Theodor Bastard — От холода до тепла

Впервые за целый месяц, наполненный взаимной любовью, Тэйэр провела ночь в одиночестве. Она почти не сомкнула глаз, сидя на траве и вглядываясь в границу между куполом небес и хрустальной чашей Комавита, поджав под себя ноги и размышляя. Несмотря на то, что Тэйэр согласилась на ритуал и на брак, она не до конца осознавала всю серьёзность своего решения и никак не могла по-настоящему смириться, что для них с Аллором этот вечер был последним. По-настоящему последним. Здесь, под безжалостным светом далёких звёзд и неумолимым серым рассветным солнцем, она поклялась, что посвятит свою дальнейшую жизнь помощи несчастным и больным, и не утонет в скорби по неслучившемуся, по тому, что было запрещено всеми законами мироздания. Смертные не могут любить богов. Смертным не суждено быть с ними. Тэйэр выпало великое счастье — любить и быть любимой, и ныть о несчастной судьбинушке, рыдать и хлестать плавниками она не могла себе позволить. Ритуал она старалась рассматривать не как обряд бракосочетания, а как одну из составляющих плана по спасению Древа. Немногим смертным дозволено стать частью истории, оставить свой след в свящённой роще, и Тэйэр, конечно, должна была чувствовать себя польщённой. Избранной. Ощущала она себя самой обыкновенной неудачницей, и только подтвердила свою мысль, когда, прямо на первой ступеньке, поскользнулась и почти слетела вниз. Её остановили корневые побеги молочных гибискусов, орошённых красными полосами, как кровью; оплели щиколотку и не дали упасть. Тэйэр выдохнула, как могла расправила подол смятой рубашки на два размера больше, перехватила венок в руках и порозовела. У неё не было ни красивого платья, ни нарядной причёски, ни беззаботной, счастливой походки; была одна безграничная, безраздельная любовь к Аллору, плещущаяся штормовыми волнами в глазах. Она любила его, любила безумно, и, пожалуй, согласилась на союз с Кристофером Ламираном не только из-за страха смерти. Кристофер выглядел как Аллор — стал для Тэйэр олицетворением его земного тела — говорил как Аллор, двигался как Аллор. Для неё это был способ сохранить воспоминания об Аллоре в своей жизни... сохранить хотя бы его маленькую часть, мнимую видимость того, что он остался. Тэйэр думала об этом — о том, насколько нечестным будет по отношению к Кристоферу жмуриться и представлять на его месте другого, но, при одной мысли о том, что Аллор уходит навсегда, сердце болезненно сжималось и крошилось засохшим кораллом. Тэйэр не было стыдно, а должно было быть.
Закат разлился гранатовым соком, и Тэйэр заканчивала спускаться по лестнице. Перед аркой на неё нахлынули неприятные воспоминания о вчерашней ночи, когда они с Кристофером впервые поговорили друг с другом. Тэйэр ничего не сказала Аллору — ни обвинила в трусости, ни отругала. Она не врала, когда обещала, что её душа всегда будет его помнить, но не знала, сколько эта вечность продлится для неё. Сколько будет страдать её душа в этом цикле.
Нужно было сосредоточиться на ритуале.
Под босыми ступнями хрустела трава и хлестала Тэйэр по щиколоткам. Когда Аллор заиграл, всё замерло вокруг — и светлячки, лениво выбирающиеся из укрытий, и заинтригованные фейри, плавно скользящие над водной гладью, и сама вода. Тэйэр знала, что больше никогда не услышит такой игры на флейте — инструмент плакал, смеялся, разрывался от боли и обещал умиротворение. Творил волшебство.
Арка, сплетённая магией, осталось за плечами, далеко позади. На кончике языка появился горький привкус — Тэйэр прощалась с прошлой жизнью, прощалась с детством, и дело было не только в свадьбе. Она замерла в нескольких шагах от Кристофера, наблюдая за его движениями, но он сплёлся с Аллором. До невыносимого больно было смотреть на ламара, которого она так сильно и безрассудно полюбила, не осознавая в полной мере, каким тяжёлым окажется неизбежное расставание. Рёбра сдавило, и Тэйэр начала задыхаться. Вечерний бриз холодил лоб и щёки, колыхал полы рубашки, разносил удивительные звуки флейты по округе. Когда Тэйэр дошла до Аллора, то, чуть привстав на цыпочки, коснулась ладонью его щеки, стараясь не отвлекать от игры, и огладила большим пальцем скулу. Попыталась запомнить, какой он — самоуверенный, требовательный, порою чуточку грубоватый, не сомневающийся в собственной отразимости. Какой он... обыкновенный. Неидеальный. Несвятой. Такой порою глупый. Такой ею любимый.
Тэйэр не собиралась плакать в этот вечер, и ни одна слезинка не прокатилась по щеке. Она скользнула рукою по его запястью, отпустила и уткнулась макушкой ему в грудь, дожидаясь, пока он закончит, когда вернётся Кристофер Ламиран, и они запустят венок со свечой, а после прочтут обеты.
Ей хотелось запомнить Аллора таким. Настоящим, осязаемым, материальным, но в то же время пронизанным божественной неуловимостью и силой. Принадлежащим ей, но никогда не принадлежащим миру своих созданий.
Тэйэр, в свою очередь, впервые поняла, что отдавала Аллору всю свою девственность — и не только ту, о которой сразу бы подумали достопочтимые тётушки (сами-то авось скакали по юности с задранными перед шальными йуквэ!). Она отдавала ему свою невинность, ту, что делала её наивной и идеалистичной, чистой и непорочной.
Небо растворилось в алом зареве и начало стремительно темнеть. Россыпи водных лилий и кувшинок слабо засветились перламутром изнутри.

Тэйэр не просто слышала лес, она его чувствовала; знала, что через неё, через татуировки течёт магия самого Древа, и оно благословляет этот союз. Отдаёт свою дочь своему создателю — и в то же время его аватару, обыкновенному мальчишке, такому самоотверженному и храброму. Тэйэр, замявшись, переплела свои ломкие пальчики с его, изящными и в то же время сильными. Не такой свадьбы хотела фалмари, без друзей и родителей, вынужденной и вызванной не искренними порывами сердца, но... С правильным ламаром всё было правильно. Тэйэр не видела и не слышала ничего, кроме Аллора — она смотрела на него с глупой, потерянной улыбкой, и только в его глазах находила своё место, свой дом. Она верила, что вокруг них расцветала небывалая красота — трепетали нежными крылышками фейри: пока за ними тянулись искрящиеся полосы радуг, выпрыгивали из вод полупрозрачные цихлиды в черничных пятнах и неповоротливые араваны, оставляя за собою арки из брызг, а природа праздновала бракосочетание, внимала флейте и присоединялась к музыке оркестром. Листва, ветра, звенящие головки цветов и сама вода аккомпанировали чарующей мелодии, но Тэйэр видела только Аллора. Только один раз она отвернулась ненадолго, проследить за венком, сплетённым из орхидей. Фитилёк огня трепыхал и то погасал, то разгорался с новой силой, а вскоре и вовсе потерялся среди стаи светлячков.

И отныне навечно вы будете слышать дождь,
ибо каждый станет водопадом для другого.
И отныне вы не будете чувствовать холода,
ибо каждый станет теплом для другого.
И отныне не будет одиночества,
ибо каждый станет убежищем для другого.

Она не стала закрывать глаза. Хотела видеть, как он будет произносить клятвы, хотела знать и помнить, что всё это — не сон. Он уйдёт, и, может быть, однажды вновь встанет спускаться на землю раз в год, искать в хороводах симпатичных девушек и проводить с ними ночи у костров. Тэйэр не злилась. Аллор оставался демиургом, а, значит, он не покинет её; она увидит его почерк в водоёмах и поросших мхом болотах, услышит его голос в народных песнях о трагической любви, увидит его озорный взгляд в ночном прибое.
— Nawr ni fydd unrhyw storm na tharanau yn eich rhwygo ar wahân, i'r ddau ohonoch yw adlewyrchiad o'ch gilydd. Nawr rydych chi'n ddau berson, ond dim ond un bywyd sydd o'ch blaen, — продолжала Тэйэр, и с каждым словом её голос креп, тело наполняла сила. Вокруг них с Аллором разливался лазурно-синий цвет, вперемешку с лиловыми лучами — это Тэйэр светилась, понимая теперь гораздо больше, чем когда-либо смогла бы.
— Boed i'r Lleuad a'i Goleuni amgylchynu'r ddau ohonoch yn y teithio o'n blaenau a thrwy'r holl flynyddoedd. Boed hapusrwydd fod yn gydymaith ichi a bydd eich dyddiau gyda'ch gilydd yn dda ac yn hir ar y môr.
Клятвы закончились. Её ладошки всё ещё продолжали лежать в руках Аллора, таких искусных и неуклюжих одновременно. И сам он, юный мальчишка, безалаберный и безответственный, выглядел настолько серьёзным, что не верилось в его молодость. Сейчас в каждом движении Аллора сквозила старость. Клятвы закончились, и Тэйэр почувствовала приятное жжение в груди. Настоящая магия творилась не вокруг, и не зависела от фейри или божественных способностей демиургов — настоящее волшебство всегда было и заключалось в их сердцах. В его сердце. Прежде, чем Аллор успел отодвинуться, Тэйэр подалась вперёд и поцеловала его.
Крепко. Сильно. Страстно. Глубоко. Солёно. Горько. Обречённо. Светло.
Так, как не должны целовать фалмари её возраста. Никто никогда не должен так целоваться.
И всё-таки они разделяли эту судьбу напополам.
— Я всегда буду принадлежать тебе, — прошептала она ему в губы, ослабляя хватку рук на шее, — всегда.
И поцеловала опять — настойчивее прежнего. Так, чтобы из всех кричащих чувств, осталось одно — то, которое громче всех.

И отныне ни шторм, ни гроза не разлучат вас,
ибо вы станете отражением друг друга.
И отныне вы два ламара,
но у вас одна жизнь на двоих.
Пусть Луна и Её Свет не оставят вас
в пути и до конца дней,
Пусть счастье станет вашим спутником,
и ваши дни вместе будут добрыми и длинными в море.

Их история заканчивалась ночью, до рассвета, в липких сумерках, на грани двух миров — божественной магии, непонятной и недоступной простым ламарам, и обыкновенного, но такого сильного волшебства смертных. Будь всё иначе, Тэйэр стала бы смеяться невпопад и шутить о своём хвосте — самой скучной чешуе, в которой не было ничего удивительного. В ней самой не было ничего удивительного, но Аллор заставил её поверить в другое... Заставил смотреть на себя как на княжну, беглую принцессу, избранную чародейку и просто великолепную фалмари, а совсем не неуклюжую девчонку из безродной деревни, у которой денег на ужин в таверне не хватало. Тэйэр цеплялась руками то за его шею, то брала родное лицо в обе ладони, с каждой секундой становясь тяжелее. Рубашка раздувалась парусом в воде, и она стянула её, отпуская ткань в неизвестность. В последний раз узор из цветов и листков Комавита, вперемешку с вязью фейри, оплёл её грудь и тело, и Тэйэр утонула в Аллоре — в его глазах, в его губах, в его дыхании, доверяя ему свои сердце, душу, тело и жизнь. Вода мерно покачивала двух ламаров, нежно обмывая своих детей и защищая их от бед и горестей внешнего мира. Позволяя сегодня отвлечься ото всех обязанностей и долгов, и погрузиться в главное — любовь.

Ivar Bjørnson & Einar Selvik — Um Heilage Fjell

Тэйэр старалась не думать ни о завтрашнем дне, ни о том, что так скоро и неумолимо завершался их путь вместе. Не было на свете той дороги, что могла бы привести их друг к другу вновь, не было на свете ничего, что могло бы пройти против святых заповедей демиургов, одно живое ламарское сердце; и расплачивались за то его отмершими кусками. Тэйэр с таким отчаянием хваталась за Аллора, как будто бы совсем не умела плавать; пресная вода смешалась с солёными слезами на лице, заплыл за поворот кривой венок, об который она исколола все пальцы, и вслед за кругом из цветов устремились фейри и светлячки, оставляя Тэйэр и создателя друг другу. В эту их последнюю ночь им разрешили побыть наедине совсем. А завтра — завтра о нём будет напоминать только ветер, в который так и останется вплетён шёпот Тэйэр, изламывающийся на его имени. 
— Люби меня, — попросила Тэйэр. Она вся дрожала, но не от холода или злости, а от волнения; прижимая лоб ко лбу и нос к носу, мягко вела ребром ладони по его щеке и не размыкала веки, — пожалуйста.
Тэйэр забыла об опустошении и неумолимо приближающейся разлуке; она вся наполнялась светом и сияла ярче любой звезды, выкатившейся неправильной сферой на склон небес. Аллор, его руки и его губы, были повсюду, и она почти жалобно всхлипывала, проводя пальцами по его спине. Она знала, что больше никто и никогда не станет прикасаться к ней так и целовать её так — как хрупкую, ломкую фалмари, боясь сломать, но разбивая изнутри на миллионы мелких осколков. И, когда на глади озера не осталось ничего, кроме нестройного ряда блёкло-розовых кувшинок и переливающейся фалмари, демиург и смертная переплели руки нерушимым замком и полюбили друг друга в последний раз — а потом мощная волна разбила их объятия, отбрасывая по разные стороны озера, и мир погас.
И больше в ту ночь не пели ни фейри, ни светлячки, и даже луна растворилась в безликой, хладной полосе наступающего рассвета.

Когда Тэйэр очнулась, солнце уже стояло в зените, закрадываясь под веки и неприятно нагревая шею. Её окутывало умиротворяющее тепло и совсем не хотелось двигаться, вставать и заниматься делами. Тэйэр не помнила, где находилась и куда шла, но знала, что ей ужасно не хочется подниматься. Щёку искалывал мох, пятки — лишайник, а в затылок впивалось нечто острое, костяное. Она перекатилась на спину и потянулась, разминая затёкшие суставы, и только потом нащупала гребень. Стоило Тэйэр дотронутся до изящной, замысловатой вязи, как на неё тотчас же нахлынули воспоминания последних дней. Резко сев, она удручённо простонала — хрустнула шея, перед глазами всё поплыло и заплясало чёрными точками, в ушах застыл шум, как в морских раковинах, заболела голова, наливаясь свинцом. Нащупывая край рубашки, Тэйэр задрала ткань по горло, осматривая живот, бока и рёбра — остались ли узоры Комавита, прошёл ли ритуал. Последнее, что она помнила из ночи — уплывающий вдаль горящий цветочный венок, Аллор, сопящий ей в сонную артерию, и... больше ничего.

Theodor Bastard — Земная доля

Татуировки пропали. Какая-то часть Тэйэр скучала по тем необыкновенным, затейливым и чарующим узорам, которые преображали самую что ни на есть обычную фалмари в нечто волшебное. Часть другая, превалирующая, смеялась над маленькой Тэйэрлееной Мэрдок, которая считывала за особенность каракули на коже и хвост оранжевый, а не синий. Тэйэр чувствовала себя пробудившейся от долгого сна, будто она спала несколько сотен тысяч лет, а всё, что происходило с ней за последний месяц, ей привиделось. Она с трудом размяла руки и ноги — за ночь тело затекло и отказывалось слушаться. На неё навалилась ужасная усталость, и, в то же время, умиротворение. От сердца отлегла вечная, безграничная тоска, и лес казался Тэйэр теперь привычным и понятным — деревья больше не протягивали к ней свои искривлённые пальцы в капах и наростах, листва не собиралась в лица неведомых существ и не шептала песни. Чуть покачиваясь, она побрела на звук воды, и вскоре вышла к небольшому спуску, еле сдерживая поражённый восклик. За одну ночь Комавита преобразилась — из чахнущего, увядающего дерева она превратилась в гигантское Древо, полное жизни, силы и магии. По его блестящим изумрудным кронам и вздутым корням бежали струйки водопада, и яркие лучи солнца, проникая сквозь пенистые струи, отбрасывали мелкие радуги.
Кристофера Ламирана Тэйэр заметила не сразу — но то, что он стал другим, поняла. Картина была воистину живописной: истинное дитя своего острова, Кристофер наслаждался редкой минутой блаженства и единения с природой. Ей не хотелось нарушать покой юноши, и она замялась в нерешительности, пытаясь сообразить, как бы так понезаметнее улизнуть. Но Крис нарушил тишину первым — Тэйэр, конечно, могла бы развернуться и сбежать, но как-то совсем не по-взрослому это было; особенно беря во внимание тот факт, что теперь они женаты.
— Ты помнишь, — просто заметила фалмари, подходя поближе к ламару. Она с грохотом плюхнулась на мягкую, пушистую траву, и пробежалась пальчиками по покачивающимся на ветру головкам ароматных, душистых цветов. Изменилась даже погода — казалось, температура повысилась, но лес уплотнился, разросся, и постоянно стоял ветер. Тэйэр подыскивала слова, но вместо того, подперев подбородок кулачками, беззастенчиво рассматривала Кристофера. Так она не только удовлетворяла жадное любопытство, попытку понять, какой же он на самом деле, но и пыталась унять зияющую пустоту внутри. Из всего произошедшего, отчётливо ей вспоминались только глаза — и Тэйэр казалось, что она видела их отражение в водной глади. Она не сдержалась. Пока Аллор ещё оставался в их мире, пока его братья окружали одну смертную, она держалась изо всех сил — и держалась гораздо лучше, чем могла бы. Но теперь, когда демиурги ушли, чтобы однажды вновь вернуться, и исправлять уже другие, нажитые грядущими годами ошибки, Тэйэр могла позволить дать себе слабину. Без лишних слов, она уткнулась в плечо Кристофера и обняла его за руку — опасливо, боязно, будто ожидая, что в любой миг он её оттолкнет. Но он не оттолкнул, и Тэйэр поближе пододвинулась к нему, поджала колени под подбородок и устроила щёку на его плече. Ветер игрался с её жемчужными прядями, сплетая из них косы. Она дышала полной грудью, вдыхая свежий запах — как после проливного ливня — жмурясь, греясь на солнышке, и греясь о Криса.
Внутри было невероятно легко, и неописуемо тяжело одновременно. Тэйэр не хотелось говорить — она довольно посапывала, изредка устраиваясь поудобнее, и наблюдала за тем, как Филипп, та самая ящерица, радостно гоняет саламандр.
— Что ты будешь делать дальше? — спросила она, — вернёшься к своему дедушке?
Сама Тэйэр планировала навестить родителей и младшую сестру, Шайэну, а уже после отправится в Эрдан, где она сможет подыскать толкового учителя и углубить познания в ядах, лекарстве, травничестве и... и, пожалуй, боевой магии. А после — после Тэйэр собиралась путешествовать по деревенькам, и оказывать помощь всем, кто в ней нуждался.