Soundtrack
— Долго вы будете отсутствовать, госпожа? — поинтересовался Вильдар, протирая банку с саламандровыми глазами. Ему едва ли удавалось удерживаться на лесенке — в росте он уступал и невысоким гномам, постоянно ворча и напоминая, что нибелунги родственниками горному алчному народцу не приходятся, и в высоту вымахивают не больше полутора вёдер с водою. Его хозяйка застёгивала тёмно-синий плащ на изящную булавку из чернёного серебра и пересчитывала тусклые зеленоватые склянки в дорожной суме.
— Да, — бросила она карлику, и Вильдар не стал уточнять дальше — он был исполнительным и понятливым продавцом, и знал, когда не следовало злить магичку; больший урон нанесёт её гнев, чем неизведанность.
— Вы знали, что он остановился тут, в Айзенхаме? — к этому вопросу Вильдар подошёл осторожнее и тут же вжал кривую, угловатую головку в плечи, опасаясь, что в него запустят колбой или фолиантом. Но он не мог сдержать любопытства, будучи падким на сокровища, как и любой нибелунг — а сокровища в новом мире были разными, и информация входила в их ранг. К его неудовольствию, эта жадная тяга к драгоценностям роднила нибелунгов с гномами.
— Нет, — отрезала Лина, заканчивая со сборами. Она задержалась на несколько минут подле стеклянных полусфер, шаров предсказаний — бесполезных безделушек, которые так хорошо раскупались нерадивыми учениками чародеев и неграмотными гадалками. — Нэра скоро прибудет. Слушайся её и выполняй все указания.
Вильдар недовольно сморщился и спустился с лесенки — его смущала и не радовала возможность провести пару месяцев в компании заносчивой, самодовольной хульдры, которая всячески будет красоваться и распугивать клиентов конским хвостом. Каждый раз, когда Нэра прибывала в «Антикварную лавку мадам Кройциг», она вываливала свой уродливый толстый хвост на прилавок и заигрывала с забегающими подмастерьями, чуть ли не до пупка расстёгивая пуговицы на рубашке. Вильдар никак не мог взять толк, что же связывало его хозяйку и Нэру, но в этой лавчонке запретных тем было не так уж много, и именно прошлое Мадалины было покрыто мраком и паутинками тьмы. В их заведение изредка заглядывали люди, которым требовались не пожелтевшие конверты с ночными кошмарами, не выеденные молью глобусы и даже не гребни в ракушках, заляпанные кровью лорелей — им нужна была та Мадалина, что существовала в прошлом. И крошечное, карликовое сердце Вильдара обливалось кровью каждый раз, когда он видел, сколько боли доставляли Мадалине нынешней их визиты.
— Я теперь другой человек, — отвечала она этим гостям, отличающимся всем, от богатого убранства до говора, но с определённым выражением глаз — увидев такой однажды, ошибиться боле было нельзя, — и этим не занимаюсь. А теперь проваливайте подобру-поздорову, пока я не сожгла ваши вонючие тельца дотла.
Поэтому против Нэры Вильдар старался и не выступать, но кого он точно не одобрял — так это мелькающего в лавке Юджина. Последний раз, кажется, он видел его ухмылочку лет пять тому назад, когда наёмник приходил забрать детей покататься на лодке — Мадалина стояла у шкафа с папирусами и молча наблюдала, скрестив руки на груди.
— И как вы только терпели его все эти года, — со вздохом подмечал Вильдар и брался за метлу, — у меня от его шуточек уши вянут.
— Страдала глухотой, — передёрнула тогда плечами Лина, и больше эту тему Вильдар не поднимал.

Выйдя из лавки, Лина накинула капюшон — она лавировала между людьми, эльфами, сильвами и заезжими троллями, направляясь к Парящим Аркам, району, где проживали богатейшие жители Айзенхама. Пересекая навесные мосты, она поднималась всё выше и выше — к водопадам. Жилища здесь выстраивались не ульем, как на нижних уровнях, где бедняки нагромождали лачугу на лачужку, затыкали проёмы в окнах и дверях грязными тряпками и спасались от сырости рассыпанием соли; не была похожа архитектура и на улочки ремесленников и торговцев, которые могли позволить себе установить дома на сваях. О нет; Парящие Арки целиком и полностью оправдывали своё название — коттеджи были вздёрнуты в воздух наполовину магией, наполовину — гением полёта инженерной мысли. Шум водопада, ширина реки и малахитовый полесок скрывали неизящную сторону Айзенхама, и богачи жили неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением, а в особенности — великолепием и гордостью Айзенхама, цветущими кувшинками.
Лине было наплевать. Её не интересовала ни пропасть между нищетой и распутством, ни экономические проблемы княжества. Она ступала тяжёлым шагом, не останавливаясь ни на секунду — несколько раз на неё наталкивались прохожие, а двоих мужчин Лина попросту сбила. Вслед ей летела ругань и грязные слова, но она не обращала внимания — и продолжала свой путь, к резиденции барона дер Фаммера.

Кремовая монументальная постройка находилась вдали от прочих домов — барон ценил уединение и всеми силами окружал своё маленькое царство кустами роз и охраной. Поговаривали, что на службу к нему брали бывших наёмников, лучших из лучших, и отставных солдат королевских гарнизонов.
— Эй, ты, куда прёшь!
Когда Лина появилась на пороге мраморного моста, ведущего к входной двери, к ней кинулись охранники. Не моргнув глазом, она изобразила руками круг в треугольнике — и раскинула стражников по сторонам. У неё не было времени ни на поиски тайных ходов в этот мини-дворец, ни на пустые разговоры. И, если для того, чтобы проникнуть вовнутрь, Лине пришлось бы взорвать целый дом — она бы так и поступила, не раздумывая ни минуты.
Её тяжёлый шаг не разбегался тревожным эхо по узорчатым сводам обители барона и его троих дочурок — даже шелест тяжёлой ткани плаща, казалось, затерялся в каменных шишках на входных арках и превратился в шумок листвы. Лина никогда не бывала в этом доме и шла на зов — она точно знала, где искать Юджина. К её неудовольствию, он находился не один — ну кто бы сомневался. Он никогда не умел держать ширинку застёгнутой, особенно в рабочее время.
За дверью из белого дуба, украшенной позолотой, доносились протяжные, блаженные женские вздохи, вперемешку со смехом. Лина выставила руки вперёд — и резкий порыв ветра распахнул двери. Девица, одна из дочерей барона, оторвалась от распластавшегося на кровати с балдахином Юджина, завизжала и начала стыдливо прикрывать грудь.
— Охрана, охрана!.. — заверещала она мерзким голосом, а Лина, не обращая на неё никакого внимания, зашла.
— Надо же, как испортился твой вкус. Здравствуй.
Девица вылупилась на Лину, но, почувствовав в другой женщине соперницу, придвинулась поближе к Юджину. И оскалилась — как детёныш енота.
— Ты знаешь, кто я? Кто мой отец? — начала она ласковым, карамельным голосом, — да я тебя...
Лина слушать не стала — она отмахнулась от девицы, и досчитала до трёх. Дочь барона дер Фаммера истерично завизжала, вскочила и понеслась к окну, туда, где стояла ваза с нежными розами. Левая подушка на кровати и соломенные волосы девицы полыхали лиловым огнём.
— Одевайся, придурок, — Лина подхватила штаны Юджина и запустила в него со всей силы, — Лиссу и Арона похитили.
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:15:28)

— Мадам Кройциг, а это правда?
— Что правда?
— Что когда-то вы жили в Империи и служили Джозефу IV.
— Да, это правда. А теперь отвечай, кто проболтался, и я пойду и оторву ему голову.

Арон был нежеланным ребёнком. Если бы Лина узнала о беременности на две недели раньше, то без лишних церемоний отправилась на поиски мандрагоры, а после избавилась бы от плода отваром и не слишком-то сложным заклинанием. Новость застала её в пути, когда она возвращалась после встречи с магистром Керсавийского ордена и проезжала мимо Хрустальных Гор. Здесь, в полуразрушенном и забытом замке, обосновалась её старая подруга, Ромальда Тироль, отшельница и почётный член научного общества Империи. Ромальда потихоньку трогалась умом, отдавая всю себя изучению минералов, и всегда завидовала Линайе, лучшей выпускнице Академии, полуэльфийке — на общей ненависти и выстроилась их с Линой дружба. Вечер в гостях проходил спокойно: Ромальда с удовольствием знакомила Лину со своими произведениями искусства, плотоядными растениями-гигантами, разливала стухшую воду вперемешку с грифоньей кровью по фарфоровому сервизу и спроваживалась о новостях из столицы, в особенности — о Натане Шлиссенбурге, её давнем любовнике. Когда грязно-серая луна в выбоинах заслонила собою тучи, Ромальда многозначительно приподняла брови:
— А ему ты когда скажешь?
Лина поначалу не поняла, о чём шла речь, а потом почувствовала тяжесть внизу живота. Чокнутая Ромальда решила не травить её, а проверить догадку. Мадалина тогда чуть ли не впала в истерику — она находилась в положении почти месяц, и если бы залетела от герцога Дамарского, или Брентона, с которым работала — нет же, угораздило носить плод «стервятника»! Плод, избавление от которого могло теперь навредить самой Лине и её здоровью. Она решила не говорить никому, опасаясь, что её снимут со службы, но Ромальда, старая сучка, всё сделала за неё, и тем же вечером отправила Юджину ястреба.
Сомнения развеялись только тогда, когда Лина увидела новорождённого Арона — сморщенное, сжатое, уродливое чудовище, которое тырилось на неё отцовскими глазами и орало, что есть мочи. Беря его на руки, Лина уже знала — он вырастет могущественным и сильным магом. Она его научит.

***

Лина нечасто задумывалась, отчего же судьба свела их с Юджином, но оба они лишены были детства, и это, безусловно, их объединяло. Лине даже имя своё не принадлежало — в четыре года она просто ткнула пальцем в полюбившуюся сказку и настойчиво попросила теперь так её и называть, а, когда получила отказ, то запустила в парочку настоятельниц огненными сферами. Она не знала, что такое семья, не видела родителей, отказавшихся от неё сразу, и не желала их знать. Лина никак не могла взять в толк, отчего же кто-то горевал по умершим родителям, и однажды — один-единственный раз — это почти что стоило ей жизни. Успех дорого стоил, и Лина добровольно избрала путь одиночки — никогда не считала она и канцелярию своей семьёй, знала, что была лучшей. Остальных расценивала или как инструмент для достижения цели, или в качестве преграды.
Юджин мог похвастаться разве что своей мамашей. Лина не шутила о его поломанной психике — ей хватало сломанных столов после каждого их перемирия, когда каждый пытался забрать больше, чем имел; да и её приёмная мать, приезжая проведать молодожёнов, не ограничивала себя в шутках. Изувеченные. Поломанные. Выкрученные. Запятнанные кровью. Вот какими они были, и ничего хорошего и светлого не заслуживали.
Но Арон и Лисса... Лина знала, что за её детьми — за их детьми с Юджином — однажды придут. Знала, что их семью никогда не оставят в покое, и дети всегда будут оставаться лакомым кусочком для фанатичных амбициозных сумасшедших из орденов, жаждущих взрастить ходячую бомбу, живое оружие. Знала она и то, что близится тот день, когда Юджин отведёт детей в лес, выдаст им муляжи лука и кинжала, и научит драться. И не желала смотреть, как из её маленьких, сморщенных, уродливых чудищ, любимых и обожаемых, будут растить убийц, чистильщиков, дряней и скотов — в общем, тех, кем стали они с Юджином. Лина хотела дать им детство, выбор, шанс на нормальную и тихую жизнь. На счастье. И с каждым годом понимала, что не могла — Арон ненавидел скучные уроки и умолял маму показать, как можно выжигать костёр одним щелчком пальцев, Лисса тайком мастерила стрелы и ходила к чаще голубых елей, стрелять белок. Внутри неё жил охотник и следопыт — глубоко в зрачках плясал тот первородный, ни с чем несравнимый азарт, в который погружался и сам Юджин, преследуя новую цель.
Когда-то они так и познакомились с Линой.

***

Когда Юджин ушёл, Лину накрыло гневом. Поначалу она была уверена, что он приползет назад, и будет ноги ей целовать, лишь бы пустила обратно, смилостивилась. Потом, поняв, что он скрылся с горизонта, Лина обвиняла его во всех смертных грехах — бросил детей, как крыса, как последний трус. И, наконец, наступил покой — она обрадовалась, поняв, что теперь это грязное животное не будет пачкать прекрасную лепнину на её лестнице и не станет заваливаться в кровать за полночь, пьяным и гундящим, всем в крови. Шли месяцы, годы, и Лина давала детям всё, что могла — внимание, образование, одежду, игрушки, деньги. Скучали ли они по отцу — Лина не спрашивала, но завела себе помощника, человека, с которым ей даже нравилось трахаться. Его звали Колин, и он был инженером — поначалу дети восприняли его в штыки, но, в конце концов, привыкли. Арону нравилось копаться в головоломках и задачках, ломать голову над чертежами, а Лисса зачитывалась манускриптами из библиотеки Колина и расспрашивала о высшем свете и повадках людей. Лина не сомневалась, что общение с Колином детям шло на пользу, как и ей — она почти перестала колдовать и в лавку к ней уже не наведывались, пытаясь призвать к прошлым похождениям.
Мадалина оставила имперскую службу четверть века тому назад. За это время, в мире много чего поменялось — люди пытались украшать огонь и воздух, запихивать стихии в небольшие устройства, строить летучие корабли. Не заканчивалась война между орками и горными орлами, ковен ведьм из Диких Степей объявил о своей независимости от международного магического сообщества, но, на самом деле, ничего не поменялось. Мадалина Кройциг появилась из ниоткуда, ибо не существовала никогда. Теперь она вела размеренную и тихую жизнь владелицы антикварной лавки, и просыпалась не бывшей шпионкой и не бывшим боевым магом, а законопослушной гражданкой. Последняя проблема, язва — то бишь Юджин — скрылся с горизонта пять лет тому назад. Откровенно говоря, Лина не сомневалась, что однажды он вернётся, и дети возобновят общение с отцом. Но она так точно не собиралась — Юджин никогда её не слушался, совершал глупость за глупостью и игнорировал все советы. «Стервятник». Боги, как она могла связаться со «стервятником» и родить от него детей.
— Ты знаешь, что я больше не маг...
Юджин даже слушать её не стал — пошёл прочь от дома барона, пока позади из комнаты дочурки начинал валить дым.
— Юджин!
Лина не сказала бы, что ей тяжело дался шаг придти к нему и попросить о помощи. Она не думала — ярость пульсировала в ней горячей лавой, и Лина готова была вот-вот взорваться.
— Доу, мать твою, чтоб ты сдох!
Он не слушался, и тогда Лина, скрежетнув зубами, выставила руки вперёд. Трава перед ним зашипела, а потом, перед самым его носом, встала и огненная стена.
— Я с тобой разговариваю, и речь идёт и о твоих детях тоже!
Она подобрала полы юбки и подошла к нему. Стена спала, но теперь Лина стояла напротив него, и сверлила недовольным взглядом. Он стал ещё выше, зарос, а волосы, всё такие же жёсткие и тёмные, не слушались. Только теперь пытался играть в недотрогу.
— Ты не понял меня. Их не просто похитили. Их увели. Отобрали. Нет требования о выкупе. Нет записки. Ничего нет. Я не знаю, кто это сделал, а Ромальда ничего не помнит — её оглушили. Кто бы их ни забрал...
Лина нервно сглотнула.
— Кто бы их ни забрал, он знал, кто они и кто их родители. Мне нужна твоя помощь. Это ты хотел услышать? Что я не справлюсь сама? Не справлюсь.
Лина полыхала гневом — искорки лилового пламени вспыхивали у неё меж пальцев, и она почти шипела. Почти была готова наброситься на мужа от злости — на него, что не был рядом, и на себя — что детей не уберегла.
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:18:00)

Он говорил ей столько раз, рычал и брюзжал ядовитой слюной, что их дети — не обычные. Королевским отпрыскам везло гораздо больше — они рождались во дворцах, в окружении гвардейцев и стражи, их защищал народ и его вера. Из них можно было вылепить символ, превратить в тряпичную марионетку — но сохранить жизнь. На Ароне и Лиссе с детства лежало проклятие, приданое родителей — бесконечный список врагов, жаждущих отомстить наёмнику и ведьме, и тех, кто с удовольствием использовал бы талантливых ребятишек в своих целях.
Лина пыталась заставить себя воспитывать их строже. Наказывать, лишать еды, ставить в тёмный угол, не петь на ночь; но, после рождения уже Арона, в ней проснулось нечто чужеродное. В Лине появилась доброта и нежность; она напоминала самой себе толстую неповоротливую утку, нервно кричащую и загоняющую выводок утят обратно в камыши, стоило вдалеке замаячить зайцу. Юджин говорил — но Лина не желала его слушать. И вот к чему они пришли.
Его слова не были для неё сюрпризом — она не отвела взгляда и не стала рыдать, не сломалась и не согнулась под тяжестью вины. Только радужная оболочка вокруг глаз налилась изумрудом, и в голосе Лины появилась сталь; лучшая сталь — ту, которую ковали гномы Подгорья:
— Их похитили не из-за меня, а по моей вине. И, если в тебе есть хоть капля сомнения, что я этого не осознаю — ты потерял хватку.
Она чувствовала, как горят глаза. Юджин был прав. Не уподобись она гордыне, не будь такой несговорчивой сукой, они бы не стояли друг напротив друга и не тряслись бы в гневе. Позади, за их спинами, из удивительно кремового коттеджа барона дер Фаммера валил столб копоти и зловонного дыма, носились стражники и слышался звон колокола. Лина то сжимала, то разжимала кулаки — в бессилии.
Хуже первого впечатления о Мадалине Кройциг могло быть только второе впечатление о Мадалине Кройциг. И с каждым разом её характер паршивел, а сама она становилась всё жёстче, невыносимее, несговорчивее. Вот и сейчас — ещё до выхода из «Антикварной лавки» она приняла решение, и не собиралась отступать.
— Нет, — отрезала Лина, поправляя походную сумку, — один ты не пойдёшь. Я тебе не доверяю — это раз. И два — ты не маг. А похитили их не без помощи магии.
И, вместо дальнейших слов, она указала вправо. Лина давно не пользовалась порталами — вернее, не создавала их уже пятнадцать лет. И вот сейчас, в паре футах от неё переливался всеми оттенками янтарного и фиалкового неправильный овал, дрожал и вибрировал. Он шипел и выплёскивал ошмётки неясной липкой жижи — видимо, проходить им придётся по кратчайшему пути — канализации.
— Прыгай, — слезинки застыли, окаменели в глазах Лины, превратились в твёрдую горную породу — и упали. Соприкасаясь с острой травой, они жалобно звенели — и разлетались на тысячи стекольных осколков. — Прыгай, или личная охрана твоей шлюхи отнимет у нас ещё один день.

— До тех пор, пока я сражаюсь, я не умру. И я не перестану сражаться.
— А ты задумывалась о том, что однажды всё то, за что ты сражаешься, просто исчезнет?
— Да. Поэтому я и сражаюсь не за людей, и тем более не за альв. Я сражаюсь за будущее — и за идею. За Империю.

Колин Катарн по праву считался одним из лучших инженеров не одного Айзенхама, и даже не целого княжества Леймерсберг — он был одним из лучших архитекторов всех северно-западных земель. Его выдавало происхождение: одно ухо было закругленно, а пальцы — тонки и изящны. На четверть Колин был эльфом — по материнской линии в его роду водились жители прекрасных земель Льюсальвхейма. Легенд про них ходило много — что солнце там на закате проливается гранатовым соком, вода — сплошной топаз, а реки выходят на кисельные берега. По слухам, Колин провёл детство со своей бабушкой в одном из поселении светлых альв, и именно потому его работы отличались неповторимой воздушностью и эфемерностью — он мог превратить мрамор и в кружево, и в шёлк. Колин страдал застенчивостью и предпочитал уединение; ему давно осточертели  светские рауты, а с заказчиками он предпочитал общаться письмами. Колина можно было поймать разве что на строительной площадке, и то, в то время, когда хозяева уж точно веселились где-то на балу. Он проживал не в самом Айзенхаме, а за его пределами, у ущелья; тут было не так уж много природных красот, но зато хвойный лес скрывал Колина от мирского, а прозрачный, промозглый воздух неизменно бодрил по утрам. Боле всего сердце Колина трепетало за его библиотеку с гигантским собранием всевозможных атласов, каталогов и карт. Вот и тихий весенний вечер он проводил за чтением, в нетерпении отвлекаясь то на глобус, то на звёздную карту. Наконец, Колин не выдержал, и начал ходить по комнате вперёд-назад, постоянно запуская пятерню в свои пшеничные волосы. Часы тикали, песочные часы сыпались, а Мадалина всё не появлялась.
— ...и чтоб Боги затолкали тебе в зад виверновы клыки!
Услышав знакомый недовольный голос и ругательства, Колин бросился в гостиную — туда, где горел камин. Несколько секунд помаячил апельсиново-черничный портал в воздухе и исчез; на дорогом ковре из тех стран, что существовали в одних пустынях, развалилась магичка.
— Лина! — Колин поскорее бросился к ней и помог подняться, прижимая поближе к себе, — луна моя...
Он запнулся, увидев другого гостя, которого совсем не ожидал. Ему не нужно было представление — Колин и так догадался, кем он был.
— Луна моя, как ты? — Колин отвлёкся. Его не сжирала зависть или ревность — он был слишком художником, и потому отвлекался то на трепет ресниц Лины, то на то, насколько прекрасной она была в своём горе. Несгибаемой, несломимой, неуправляемой. Чистый гнев и чистая ярость — во всём своём великолепии. Колин, со всей присущей ему заботой, ласково погладил щеку Лины; она растерянно улыбнулась, чуть затрепетала — и тут же взяла себя в руки, быстро коснувшись губами его жилистого запястья.
— Не стоит. Я в порядке.
— Знаю, — кивнул Колин, — и всё-таки.
Лина поправила плащ и дорогую застёжку из чернёного серебра. 
— Это Чёрный Доу, — она обернулась к гостью, представляя его, — неплохой наёмник. Покажи ему комнату Лиссы и Арона. Я скоро вернусь. 

Портал её вымотал. Лина слишком давно не тренировалась — сбежав из Империи, она забраковала все свои способности, отказалась от магии, используя лишь самые бытовые, необходимые, от которых не могла отказаться и по которым её и детей не смогли бы обнаружить. Выйдя из ордена и канцелярии, Лина собственноручно скрыла свою метку — пока она пряталась и не зарабатывала на жизнь магией, то прихвостни Империи не могли её найти. Теперь же её вынуждали вернуться на скользкую тропку. Тогда, принося клятву перед статуями богов, Лина упиралась коленями в ледяной кафель и знала, на что шла: она обрекала себя на жизнь без магии, но своих детей — на счастливую жизнь. Она считала, что принимает верное решение и защищает их, от бурь и невзгод, от ураганов и наводнений; а, на самом деле, она подставляет их. Никудышная из неё вышла мать. Худшая, какую себе можно было представить.
Поэтому Лина и не хотела иметь детей. Поэтому до последнего надеялась, что случится выкидыш — и ей не придётся оправдываться ни перед кем, ведь это судьба-злодейка, природа так с ней обошлась.
Сейчас же она пыталась умыться. Стеклянные слёзы запутались в ресницах, и Лина снимала их аккуратно, стараясь не выдрать волосинки. Мало проку от неё было, отправься она с Юджином в таком виде — бытовая магичка, которая разве что волосы может подпалить. Нет, так дело не пойдёт.
Чёртов Юджин... Всегда знал, куда бить и куда метить. Не зря он был охотником, не зря во время их странствий всегда добывал провизию — казалось, он родился с этим чутьём, с шестым чувством и знанием, куда бить, чтобы жертва стала истекать кровью.
Лина могла бы обратиться к любому другому наёмнику, но пошла к нему. Дура. Дура, которая надеется, что их что-то ещё связывает.
Тяжестью налилось кольцо на пальце; ойкнув, Лина прикусила язык. Кольца оставались всё теми же, символами их связи и любви. Где бы они ни находились, как бы далеко ни раскидывала их жизнь, кольца всегда будут служить напоминанием — и помогут отыскать путь друг к другу. Даже если сами они этого не хотят.
Когда Лина закончила умываться, то принялась искать кувшин с питьевой водой, но отвлекли её крики. Кто-то ругался — очень шумно ругался в гостиной. Вот и оставь двух любовников наедине. Никакое важное дело не заставит их объединить усилие. Хуже баб, в Бездну их.

Лина выбежала в гостиную. На долгий период, эта комната стала для неё обителем покоя и защищённости, и она не переживала — ни за сохранность детей, ни за душевный покой Колина. Баланс нарушил и испортил, конечно же, Юджин.
— Заткнитесь оба! — Лина не слишком повысила голос, но еле сдержалась, чтобы не запустить чем тяжёлым в мужчин. — Лучше бы вы делом занимались, чем мерились хозяйством!
Она замолчала, опустив голову и массируя виски — повторяла жест Юджина, тот, который переняла от него за время совместной жизни. Покачнувшись, она подошла к низкому столику, и выудила из походной сумы небольшую пиалу — красивую, выграненную из целого куска алмаза. Следом достала она и небольшой острый кинжал, инкрустированный россыпью турмалином. 
— Лина, нет... — глаза Колина округлились, и он почти бросился к ней. — Нет! Ты столько лет пыталась избавиться... так долго шла к этой цели... Не поступай так с собой. Обратного пути не будет, ты сама говорила мне!
Лина не слушала его. Она смотрела только на свою руку и на то, как остриё кинжала оставляет след по линии жизни. Первые капли крови орошили пиалу.
— Когда появился Арон, — начала она, больше обращаясь к себе, чем к инженеру и наёмнику, — я ушла со службы и отказалась от всего, что у меня было. От контактов, связей, богатства и роскоши. Меня не существовало — тень, призрак, лицо под тысячью масками, у которого нет личности — и я добровольно перестала существовать. Я поклялась, что больше не буду использовать магию... ушла из ордена, отреклась от своих сестёр, братьев и матери. Скрылась и затерялась среди полей и холмов, стала невидимкой.
Она с силой надавила ногтями на рану, заставляя струйку крови течь быстрее, капать обильнее.
— Сегодня я возвращаюсь.
По лицу Лины стекли две слезы.
— Назад я не вернусь. Вильдар и Нэра всё знают... все бумаги у них.
— Лина, нет! — закричал Колин, но его восклик унёс ветер. На кроткий миг комната заполнилась ветром и светом — Мадалина Кройциг разрушала свой обет.
— Пусть же мои братья и сёстры, пусть же моя мать вновь почувствуют мою кровь и узнают, что я жива и готова сражаться. Пусть же они вспомнят меня!
Ветер и свечение исчезли так же быстро, как и появились. В пиале из цельного алмаза плескалась кровь, а Лина, стараясь не корчится от боли, перематывала ладонь. На запястье левой руки красовался горящий символ, напоминающий семиконечную звезду в круге, оплетённую вензелями — выжженный кочергой. Рубец пылал и отказывался заживать. Лина продолжала молча заматывать руку, а Колин рухнул на диван и закрыл лицо ладонями. 
— Прости меня, Колин. Я люблю тебя, ты ведь знаешь.
Инженер ничего не ответил — Лина не могла его винить.
— Ты всё осмотрел, Доу? Если ты не нашёл ни одной зацепки, то я знаю, куда мы отправимся в путь.
Но Лина предпочла бы избежать встречи с магистром Керсавийского ордена.
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:18:18)

Рука ныла страшно. За свою карьеру Лина повидала и выдержала немало пыток — но имперская печать приносила невыносимые муки. Запястье скрывала перчатка, и Лине казалось, что кожа василиска вот-вот расплавится, обнажая клеймо. Помимо того, мир вокруг начинал меняться — это глаза магички видели одни повороты злачных улиц Айзенхама, нижние уровни, состоящие из одного дерьма и грязи, пьяные рожи и свиные морды, заполненные бородавками. На самом деле, видела она теперь гораздо больше — знала, что на пиках Хрустальных Гор сейчас умирал Рэйманд, а в пятистах милях от неё работала Элайза. Все они появлялись не сразу, лицо всплывало за лицом и дрожало, вибрировало, замылялось несущейся смердящей толпой — пока она тут, в окружении дешёвых заклинаний и бездарных зелий, её след хотя бы немного, но терялся. Впрочем, нетрудно было отгадать, куда Лина направится дальше — неважно, что узнает Юджин, для полноценной работы ей необходимо было заскочить в чёрный замок Машегге. Этого она Юджину пока не сказала, как и не упомянула одну крайне важную, пикантную деталь. Лина в нетерпении то открывала, то закрывала небольшую вещицу, напоминающую карманные часы — на самом деле, это был компас, совмещённый с астролябией; изумительный механизм, одно из лучших произведений Колина. Но дорого Лине оно было совершенно по другой причине. Компас молчал, зодиакальный круг не двигался. Лина хмурилась. На принесённый официанткой-шлюхой эль она посмотрела с таким презрительным выражением лица, как будто ей подкинули дохлую крысу, нашинкованную саранчой.
Она закинула ногу на ногу, облокотившись на стол. Выглядела тут вся мебель так, как будто сначала она пролежала на дне морском добрую сотню лес, а потом её выловили, облевали и, наконец, с гордостью установили. Непривычно было Лине и возвращаться в рабочую форму — тёмно-зелёные брюки, рубашку и потрёпанный, заляпанный кровью и ошмётками мозгов жакет. Это были единственные вещи в гардеробе Лины старше двух месяцев — так и не сказать по виду, но каждая стоила как двадцать мешков золотых монет. Левым глазом Лина заприметила сыночка судьи Лоренса — заключал сделку.
Скука.
Лина зевнула, ещё раз открыв и закрыв компас. Доу молчал. Между ними могли поместиться бы два, а то и два с половиной тролля. Он поедал некую липкую, омерзительную на вид субстанцию — шарики из теста в меду. Отвратительно. Лина и забыла, как сильно ненавидела такие места и необходимость встречаться с информаторами в подобных заведениях.
— Необязательно пачкать зад о стул в таверне, — промычал Доу с набитым ртом, — ты ж уже почти впрыгнула в руки семейства.
Лина ещё раз проверила компас.
— Заткнись и ешь.
Он действительно заткнулся. Лина продолжала злиться.
— Думаешь, магистр будет рад тебя увидеть? — из каждого слова сочился яд, и Лина не то что не могла — не хотела с собой справляться. — О, я уверена, что он удостоил тебя особенной чести и вывел целый сорт сороконожек для тебя. Магистр умеет ждать. Очнись, Доу, нас все ненавидят. Куда бы мы ни пришли — окажемся в одиночестве. Но Язель единственный, кто мог сдать меня. Кто мог бы угадать.
«Мы» обожгло нёбо. Лина скривилась.
— Но Арон должен...
Она не договорила, притихла, и почесала сапог, в котором был спрятан кинжал. Лина не могла пока что объяснить, что именно её отвлекло — но за ними наблюдали. Причём... это не был обычный шпион, который бы тырился из-за угла — тогда бы и она, и Юджин сразу заметили имбецила. Нет, кто-то наблюдал за ними иначе. Может, через шар, а может... Лина пыталась пробиться сквозь занавес из рыганий, переговоров, перешёптываний и перегара, через ауры и смехотворные защитные обереги — добраться до сути того, кто...
У неё резко заболела голова; виски начали раскалываться. Лина нахмурилась в который раз — и передёрнула плечами.
— Почему ты не уехал из Айзенхама? Мог бы хоть раз навестить детей. Они скучали, я бы смирилась.
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:18:25)

— Прекращай рыдать, зальёшь весь пол. Между прочим, это жанельская берёза.
— Всегда так больно?
— С мужчинами? Нет. Обычно, правда, они так гордятся своими отростками, что забывают — прежде, чем тыкать, подумать надо.
— Кровь течёт.
— Потерпишь. В следующий раз возьми с собой пару зелий. С ними легче, да и не чувствуешь ничего.
— Старая ведьма! Почему ты не дала мне их сразу?!
— А ну ляг обратно, дурёха! Лежи. Нужно будет тебе поучиться у Маэл, чтобы знать, как вести себя. Соблазнительница из тебя никудышная, и самого похотливого пердуна отпугнёшь.
— Так почему ты не дала мне зелья?
— Это твой первый раз, Лина. Их у тебя будет немало — и целей, и жертв, и со многими придётся трахаться. Но этот, первый, ты должна запомнить — как больно тебе сейчас, как мерзко и липко, и какая жалкая, униженная и растоптанная ты сейчас.
— Зачем? 
— Чтобы навсегда запомнить это чувство. И больше никогда его не допускать.

За многое Лина была Каролине неблагодарна. Обе они всегда понимали — Каролина то пыталась вылепить из детдомовской оборванки погибшую дочь, то создать себе преемницу, которой сможет передать элитный бордель, то выстроить некое подобие дружбы. В конце концов, они остановились, добившись взаимопонимания как соратницы. Каролина продолжала называть Лину дочкой, Лина — с неудовольствием вспоминать о мачехе и её уроках. С рациональной, практической точки зрения, Каролина многое ей дала — шанс на будущее, фамилию, статус, образование. Именно матрона Кройциг, к которой все именитые чиновники столицы обращалась в поисках увеселений, привила Лине вкус и научила отличать фарфор навиральский от подделки под тарминский; она драла ей волосы костяным гребешком перед зеркалом, заплетала косы и учила, как правильно ходить, наклоняться, облизывать фруктовый сок с пальцев и наклоняться. Каролина хотела видеть в Лине своё продолжение, своё дитя, но лицезрела лишь кривое отражение — нищенку, поневоле взявшую на себя роль принцессы. В борделе Лину каждая пыталась обучить уму-разуму — показать, как держать яйца клиента, а как сжимать мошонку так, чтоб у него кровавые слёзы брызгали из глаз; какую лапшу на уши вешать, а за какие комплименты отвешивать кокетливые пощёчины; как выплетать сеть и паутину, как отхватывать гонорар побольше и сохранять свою неприкосновенность, независимость. Может, поэтому Лина никогда не считала секс чем-то интимным.
Она видела и знала, что постель — это работа и прибыльный бизнес, орудие для получения информации и контроль. Сколько образованных, интеллигентных, могущественных мужчин становились безобидными, беззащитными под простынями; сколько женщин считали, что оконченная жизнь — это не отрезанный язык, не отрубленная нога и не десять лет рабства на пиратской шхуне, а неудобный перепихончик до свадьбы. Редкостные дуры.
Лина не знала, как ублажать всех клиентов, и не связывалась с фетишистами, но понимала, как сбросить напряжение и набраться сил через секс. Приятно-неприятно, вот какими рамками ограничивались её понятия, и появление Юджина не изменило ничего. Они могли потрахаться и в одежде; ему — приспустить штаны, Лине — поднять юбку. Ей было всё равно, в одежде или без, стоя или сидя, на кровати или в левитации — главное, чтобы мощно, чтобы пот собрался под подмышками и у колен, чтобы свело ноги, чтобы хотелось прикусить губу до боли.
А потом, однажды, он остался с ней.
Лина тогда читала трактат о снижении уровня конденсата в дистилляторах посредством расширения и сужения горловин, а через пыльные шторы застенчиво проступил холодный рассвет. Юджин лежал сзади, и Лина была уверена, что он спит — но он двигался бесшумно, так, что она вздрогнула от неожиданности. У него не было каких-то очерченных границ — он касался её, будто считал своей, будто был в полном праве.
— Почему ты нанесла именно эти татуировки? — спросил он, водя пальцами по тёмно-фиолетовым засечкам на спине, расползающимся корневой системой по лопаткам Лины.
— Я не делала их. Они были у меня всегда.
Лина тогда сама удивилась, что не соврала, а ответила ему правдой — позволила прикоснуться к себе, к своему прошлому. Узнать, что она не человек. Трактат тогда перестал быть интересным, и она прилегла на холодные простыни, пока Юджин продолжал щупать узоры. Лина прикрыла глаза, прислушиваясь к его дыханию — легче, чем у человека, и сердцебиению — медленнее, чем у эльфа.
И подумала, что наконец-то поняла — вот она, интимность.

***

— Кого я вижу, сама Мадалина Кройциг пожаловала ко мне! И с подарком!
— Открывай, Рой, я специально упаковывала для тебя.
— ...ч-что эт-то?
— Это? Голова твоей возлюбленной невесты, Арджаны. А теперь у тебя есть минута, помолиться богам — чтобы впустили в рай или ад. Я специально буду душить тебя медленно. Нежно.

Во-первых, Лину раздражало, когда он пил.
Нет, не пил. В том-то и дело, что Юджин был наёмником, и он нажирался, как кабан, а потом, горланя с друзьями разбойничьи детские песенки, заваливался к её порогу. Однажды его стошнило на паркет — паркет из жанельской берёзы с вырисованной на заказ картиной о нисхождении богов из Эдды. Он не был пьяницей, и в таком состоянии всё ещё мог дать отпор — но он был наёмником, а, значит, у них резко расходились взгляды на вечера. Лине хотелось чертить графики и вести переписки с коллегами по цеху (страшными болванами, впрочем), ему — бушевать в тавернах. В какой-то мере, она была не против его краткосрочных связей — и всегда мстила, выбирая уж точно такого кандидата, чтобы Доу как можно быстрее узнал.
Во-вторых, он всё-таки был убийцей.
Лина тоже была. Неофициально, но её карьера скорее складывалась как у линчевателя. Она исполняла самосуд, постановленный канцелярией в обход настоящего суда — и суд по прихоти императора. Когда у неё появились дети, Лина поняла — однажды они узнают. Узнают, кто их мать, и возненавидят её. И Лина поняла, что боится — боится заглянуть в умные, серо-голубые глаза Арона, как шторм, отцовские глаза, и увидеть там презрение к имперской шлюхе, которая не может пожарить яичницу, но за пять минут может положить элитный взвод. Она пообещала себе, что они не увидят её в деле — просила Язеля помочь ей.
Сейчас Лина медленно, шаг за шагом осознавала — она вернёт детей, и лучше погибнет до воссоединения, чем обнимет Лиссу и поймёт — её дочь знает. Юджин тоже знал, но Юджин... Юджин считал их равными, схожими, и ошибался фатально. Лина никогда не молилась, но просила лишь об одном — пусть эта дурость останется при нём. Пусть он не увидит грани.
Грани между ней и Юджином — Юджин убивал на заказ, Лина — потому, что это было необходимостью. Юджин был наёмником и «стервятником», Лина — монстром, заботливо выращенным в теплице.
Нравилась ли ей её судьба и прошлая жизнь? Да. Сделала ли бы она другие выборы, подвернись ей возможность вернуться назад? Нет.
Но дети не должны были знать о ней правды. Пусть ненавидят мать потом, когда её затопчет сырая земля и сожрут белесые могильные черви, но не тогда, когда она всё ещё может их обнять.

***

Soundtrack

В Айзенхаме Лина прожила уже почти пятнадцать лет, но день, когда она посетила «Бараньи рога и рульку», объявила худшим. Чем полнее становилась луна — а сегодня было полнолуние — тем плотнее набивались в таверну отбросы общества. К старому дезертиру присоединился хор солдат-попрошаек и калек, сверху доносились оры и скрипели доски. Запах дешёвого зажаренного мяса перемешивался с приторно-ячменным, дрожжевым — тут варили отвратительное пиво. Похоть, алчность и жалкие попытки спасти свой зад — пожалуй, эта таверна как нельзя лучше иллюстрировала жизнь.
Лина почти не двигалась. С каждым из «стервятников» она поздоровалась молча, полукивком, и продолжала щёлкать компасом. Стрелка не двигалась, зодиакальный друг — тоже. Шестерёнки не скрипели, и Лина начинала сомневаться — в адекватности Доу и в том, что Арон, её мальчик, родился хоть с небольшим, но мозгом. Грэхам отрастил рыжеватую бородку, Йонса пожирала болезнь, о которой он ещё не ведал, но которую учуяла Лина. Она дважды посмотрела на Риту и, может, возмутилась бы, но была слишком занята другим.
За ними продолжали наблюдать.
Более того — они прекрасно понимали, что Лина их обнаружила, и откровенно веселились, играясь с ней. Лина не могла их обнаружить, не могла перебрать материю и нащупать серебряную ниточку, распутывающую клубок — они играли с ней в шараду, зеркалили, посмеивались и отзывались глухой ломотою в висках.
— Ну не будь сукой, поцелуй старого друга, не виделись же сколько! — подначивал её Лондэ.
— Сдохни, — красноречиво отозвалась Лина, посмотрев на него в упор. Главный ловелас компании — потаскуха почище Доу — стушевался и отполз.
— Да ну тебя!..
Щёлк-щёлк. Компас не двигался. Колин обещал прислать ястреба, если что найдёт, но Лина сомневалась. А потом — потом она вдруг поняла, что её так смущало весь вечер.
Запах.
Для человеческого нюха он был не то чтобы неуловим, но яркие, жирные, маслянистые ароматы таверны сильно его перебивали — невозможно было различить этот тонкий оттенок мертвечины. Лине, с её рефлексами, было легче.
Кто-то заказал сырое мясо. Нет, не так. Кто-то с большим удовольствием ел сырое мясо, и этих «кто-то» прибавлялось. С одной стороны, ничего страшного — троллей и полукровок в Айзенхаме водилось предостаточно, а компания за их столом вела себя так шумно и развязно, что мало кто за вечер не бросил на них пару-тройку взглядов за вечер. Сырое мясо — не новость. Но было кое-что ещё. То, что Лина не ощущала бы так остро без татуировки. Сейчас же свежий ожог полыхал и выл, призывая свою обладательницу опомниться — и, в кои-то веки, догадаться.
Идиотка, вот кем она была. Постаревшей идиоткой, которая только сейчас смогла понять, почему её беспокоил мертвецкий запах.
— Когда ждать ещё пополнение? Я уж соскучился по мелкому сорванцу. Как он там? — её отвлёк вопрос Грэхама, и Лина взорвалась.
— Никогда, — те, кто услышал ответ Лины, а среди вопящих вояк и общего шума это было трудновато, в удивлении обернулись. Она не кичилась, не орала, не подбирала обидные слова, а была печальна. В горящих изумрудных глазах виделось то, чего боялся здесь каждый — решимость. — Был муженёк — нет муженька. Это я про вашего молокососа. Чтоб я ещё раз с ним легла.
Лина встала, и, будто нечаянно, опрокинула кружку с элем на Риту. Та вылупилась на неё, но потом глупо захихикала — мокрая ткань лишь лучше подчёркивала её прелести. Лине было наплевать.
— К Бездне выкатились отсюда. Все.
Компания притихла. Лина сцепила пальцы в замок и хрустнула ими, хрустнула и шеей, одёрнула жакет. Никто не заметил, но свечи и зажженные лампы в таверне затрепетали, окрасились неестественным лиловатым оттенком, задрожали, будто их потревожил ветер.
— Лина, ты чего?.. — Грэхам попытался уложить руку ей на плечо, но она уже вышла из-за стола.
— Слушай сюда, старый хрен, — Лина посмотрела на Грэхама сверху вниз, без ненависти или презрения, но с нетерпением, — моих детей похитили, а я вернулась на службу. И, пока вы тут байками из прошлого делитесь, а мой муженек — бывший муженек — лапает продажную девку с выменем навыкате, нас пасли. Мне наплевать на ваши жизни и ничьих жён я успокаивать не буду. Кто хочет жить — у вас есть полминуты. Выметайтесь. Пошли нахуй!
— Чего ты завелась? Недотраханная что ли? Слышь, Доу, ты б свою... — Лондэ закашлялся, вытер рот, а Лина повернулась лицом в зал — туда, где пел вояка, а по углам, то в плащах, то замаскировавшись под больных цингой нищих, сидели мертвецы.
Драуги.
— Эй, ты! — Лина закричала, перекрикивая хор, но никто не перестал петь. — Гори, сука, гори!
Мимо таверны «Бараньи рога и рулька» в эту ночь проходили многие, а кто-то торопился и заскочить — но никто из жителей нижних уровней Айзенхама не ожидал, что таверна — в буквальном смысле — взлетит на воздух.

***

Таверна горела и полыхала. Повсюду слышался ор, крики и визги — удачливые картежники и шлюхи выпрыгивали из окон. Остальным повезло меньше: в душном, сжатом помещении началась давка. Мадалина Кройциг стояла почти в самом центре, и вокруг неё образовалось несколько кругов огня. Лиловые языки пламени пожирали прохудившиеся балки, шатающиеся табуреты и алкоголь. Огонь расползался по стенам, отрезал путь к спасению и забирался на тех, кого Лина подталкивала во внутренний круг.
У них не было настоящих лиц — пустые глазницы, челюсть без зубов, серая кожа. Поднятые некромантами создания, мертвецы ходили и двигались как люди, были быстрее и сильные их, и исполняли любую прихоть своего хозяина. От них смердело кладбищем и смертью. В противовес драугам, Лина смотрелась... красиво. Если, конечно, сбрендившая и поехавшая баба-магичка могла быть красивой в приступе безумия — она оторвалась от пола и левитировала, направляя бушующую стихию, и огонь плясал и в её глазах — только уже зелёный.
Мертвецы сбросили экипировку — и приготовились нападать. В руках у каждого виднелся кинжал, но необычный — грязно-желтоватого цвета.
Латунь.
Все они пришли сюда убить Лину, напасть на неё, и она это понимала. Её не интересовали ни крики, ни визги — только выделенные на её поимку трупы. Их было около двух дюжин.
Две дюжины. Для устранения Мадалины Кройциг, имперской легенды, послали всего-то две дюжины драугов. Лина чувствовала себя оскорблённой.
Она чуть наклонилась вперёд и окатила огненной волной пятерых, что стояли впереди. Драуги горели хорошо, если маг знал, как их поджигать — обычный огонь тут не срабатывал, но тот, который сотворяла Лина — симбиоз из настоящего пламени и её собственного — уничтожал их, спалял как спички. Остальные сужали круг. Лина зарычала, осматриваясь, поднялась повыше, и начала швыряться в них сферами — без разбора. Изнутри её пожирало иное пламя.

Гнев, что её детей забрали, а она оказалась бессильной перед лицом незримого врага.

Ненависть — к Юджину, к Колину, к няньке, но главное — к себе.

Обида. На Юджина. Что оставил детей. Что её оставил.

Боль — от одиночества. Страха за детей — и страха перед смертью.

Лина закричала — и из тёмных уголков к драугам поползли липкие, шипящие щупальцы. Тень и мрак материализовались, хватали их за серые, разлагающиеся сухожилия ног и растаскивали по углам, и там, под покровом мрака, раздирали трупы на мелкие части. Это самое проснувшееся ничего со смаком пожирало и закидывало в невидимую пасть куски драугов и ревело — в такт пожару. Лина бушевала, и за неё вопили две стихии, те самые, из которых состояла и она — мрак и пламя.

Наконец, всё закончилось.

Таверна сгорела дотла. Не было больше ни стены, ни крыши, ни балок, ни второго этажа — только обуглившиеся доски валялись на месте котлована, где произошёл взрыв. Кому-то удалось спрятаться и теперь наёмники, воры и убийцы становились друзьями — протягивали друг другу грязные руки с вырванными ногтями и язвами, кашляли в платки и помогали выбираться из-под завалов. Мародёры бегали в поисках трупов, стащить какую побрякушку — а трупов вокруг было предостаточно. Застывшие в крике ужаса лица и обугленные скелеты заполонили всю мостовую. В лужах отражалась луна, посыпанная пеплом.
Лина сидела на коленях, уперевшись руками в грязь. Закашлявшись, она встала — и пошатнулась, стараясь найти опору. Она дала «стервятникам» не полминуты, а полторы — они должны были спастись, все до единого. Драуги... всего лишь две дюжины. Каких-то две дюжины. Ухватившись рукою за чудом уцелевший столб, Лина прислонилась к нему. Мертвецы бы ей ничего не сказали — но кое-что могли рассказать их украшения. Наступив ногой прямо на череп одного из драугов, Лина склонилась к его шее — сорвать кулон, узнать, кто подослал, кто посмел...
И вскрикнула.
Погрязнув в страстях, она забыла о том, почему драуги были такими опасными — мёртвый мертвец вонзил ей в правый бок, прямо под ребро, латуневый нож.
И Лина потеряла сознание.

Кто бы ни похитили её детей, знал, что латунь убивает альвов. Знал, что Лина будет слабой, пока не посетит чёрный замок Машегге.
Знал, что Лина — наполовину альв.
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:18:35)

Чёрный замок Машегге за сотни вёрст объезжали путники и облетали птицы. Добраться к нему было непросто — в старые времена, после окончания Великой Войны, канувший в лету герцог выстроил его на скалистом, продуваемом утёсе, а потом бесславно умер, не оставив потомков. Подножие скалы было утыкано кривыми соснами, кустарниками и ползучими растениями. Лес давно одичал, и чаща научилась защищать замок сама — неугодных хозяину корни стаскивали с лошадей, увлекали в расщелины, опутывали руки и ноги и разрывали. Мясо склёвывали грифы, а кости растаскивали редкие волки. У подножия замок окружал ров, в который впадала горная река — но и животные сторонились как леса, так и обителя двух сестёр-отшельниц. Замок давно прохудился; он казался заброшенным, необитаемым, неприспособленным к жизни. Чёрный камень размыли подводные озёра, сгладил дикий ветер, разъел плющ, и давно осыпались, пали стены башен. Замутнённые витражи стёкол не пропускали солнечный свет, а в длинных залах проживали стаи летучих зубастых мышей-вампиров; безмолвные статуи каменных богов уже не охраняли парадные входы. Кому-то не хватало меча из гранита, кому-то — обсидиановой головы. И всё-таки замок Машегге жил, и по ночам, как рассказывали в ближней деревеньке, при полной и тёмной лунах, оттуда раздавались невыносимые крики, а по вечерам, в сумерках, гуляя по беспроглядным чащам, можно было услышать странную, немелодичную музыку, звон колокольчиков и бубенцов, и женский хрипловатый голос.
Иными словами, посетителей в замке обожали — так редко забредали они, опасаясь игривого, непредсказуемого характера Дары, и угрюмости её сестры, Рианнон. Никто не знал, прогнали их из Свартальфхейма, или же они сами ушли; сплетничали шёпотом, опасаясь, что однажды сёстры решат  спуститься в низину, к орешникам, и проверить болтунов на азарт.
Чёрному Доу Дара была рада — приказала застелить ему кровать в северных покоях, там, где не хватало восточных и западных стен, а кровать увивали шипастые плотоядные розы. Сейчас же она попивала чай, оттопырив два пальчика, наблюдая за тем, с каким угрюмым выражением лица слуга, альв с локонами цвета снега, затачивал ножны.
— Расскажи мне, что нового в Айзенхаме. Слышала, был пожар?
Они сидели в гостиной — бывшем летнем саду. Столом служил фонтан, выколотый из цельного куска тервинского камня, наблюдателями — стаи химер, мантикор и блемий, безголовых троллей с лицами на груди, по углам сада. Сквозь мозаичную плитку и сгнившие осколки стекла прорастал мох. Над ними хмурело небо и наливалось железом — близилась гроза.
Дара кокетничала. Она даже приделала паучьи лапки к ресницам и накрасила губы кровью — приноровилась к приходу живого мужчины, стала похожей на обычную женщину. Только лохмотья и высокий, острый воротник напоминали, что она — машеггская отшельница.
Доу пожал плечами.
— Как всегда. Кто-то кого-то заказывает, кто-то кого-то убивает и смещает.
— А как твои дела? Нашёл похитителя детишек?
Дара задорно рассмеялась, увидев, как глаза Доу превратились стеклянные шарики и как он напрягся.
— Тише, тише. Я не желаю твоей семье зла. Латунь хорошо развязывает язык — Лина много бредит.
Внешне он оставался беспристрастным, но Дара дразнила его, подначивала; однако тут перешла грань. Она задумчиво постучала пальцем по нижней губе.
— Ты никогда не задумывался, почему тогда, после Бельхавенского холма, никто не пришёл за ней, а, Доу? — Дара заигрывала с ним, но сейчас внимательно наблюдала за наёмником. — Вижу по глазам, что не думал. Ведь кто-то был, правильно, я угадала?
Вздохнув, она откинулась в кресло из кованного чугуна, закинула ногу на ногу — разрез платья оголил бедро аж до самой тазовой косточки.
— Бытует мнение, мой сладкий, что больше эльфов мы ненавидим и презираем одних людей. В чём-то это, конечно, правда, только вот не совсем — больше людей, эльфов и дворфов мы ненавидим полукровок.
Дара скривилась и сплюнула — слово оскверняло её язык. Об альвах, их стране и обычаях ходило много слухов, и почти что все они были лживыми. Таких отшельников, как она, было совсем немного, и они ещё больше запутывали мир, с удовольствием распространяя ложь о своём народе.
— А она ведь повинна в побеге особы царских кровей. Подумай об этом на досуге.
Дара повела изящным плечиком, обнажая длинную, изящную шею. В отличие от сестры, её кожа была почти молочно-белой, как у северянок,  и это невыгодно выделяло её дома. Доу притих, и Дара вернулась к излюбленному — подразнить, поводить за нос, посмотреть, как он будет закипать, но не взорвётся. Сколько же выдержки в нём? Её всегда привлекали исследования натуры таких созданий. Что-то да постоянно мешало ей обвить шею Доу и запереть в подвале — теперь вот нарисовалась жена. Ей бы не хотелось ещё сотню лет прозябать в замке в ожидании его сородичей.
— Ты знал, что у моей сестры и твоей женщины был страстный, бурный роман? Риан так страдала по ней, так надрывно пела. Хорошие были времена, но шумные, — Дара тяжко вздохнула. Рианнон до сих пор нередко бралась за струны саунг-гаука, вытянутые стальные трубчатые колокола или лур, и начинала плакать ветром по своей ушедшей возлюбленной. Мало что на свете Риан любила больше страданий из-за любви и своих песен об этом.
— Не ревнуй. Она была в беспамятстве три ночи — Риан следила. Но в бреду прекрасная Мадалина звала только тебя, не вспоминала увядшую любовь. Уж я-то знаю, мне утирать слёзы сестры, — Дара задела голой ступнёй его колено, и улыбка её стала хищной.
— В моей комнате зима, но я тебя согрею. По старой дружбе. Сможем поговорить о клинках...
Она провела угловатым, острым ногтём по венам на его запястье. Слуга прекратил наводить лоск меча и уставился на хозяйку и нежеланного гостя. Их прервала служанка — одна из тех бедных девушек, что добровольно присягнула госпоже Даре в верности, сбежав из дому — то ли от деспотичного отца, то ли от мужа-насильника. Не поднимая глаз, девушка присела в реверансе и сообщила, что Мадалина пришла в себя. Дара вздохнула и убрала руку, зная, что Доу сорвётся верным псом и побежит к своей чуть ли не почившей супруге.
— Ей ещё нужно окрепнуть. Пока не будет твёрдо стоять на ногах — кулон не выдам. Так и передай.

***

Комната, в которой лечили Лину, была светлой и просторной. Потолки уходили ввысь ажурными арками, окон не было — только пыльные шторы из прочной паутины. У широкой кровати сидела женщина — кожа у неё была смуглой, но не по-геосски коричневой, а цвета спелой сливы. Длинные каштановые волосы ниспадали до пола, спину открывало кружевное белое платье, делавшее Рианнон похожей на призрака. Она с удобством устроилась в кресле, держала руку Лины в обеих ладонях и переливчато, звонко смеялась, что-то рассказывая — так звенят мечи, перерезая глотки. Услышав шаги, Рианнон всполошилась и встала, повернувшись к гостю. У неё было красивое лицо и прозрачные, белесые глаза.
— Ты Чёрный Доу? — спросила она так, будто обращалась к скоту. Он ей был противен, и Рианнон не скрывала своего отвращения.
— Мы ещё увидимся, — раздался тихий, тонущий в размерах комнаты голос. Под голову Лине подложили две подушки, и она тонула в них, казалась меньше, миниатюрнее обычного. Из неё, казалось, испарились вся живость и энергия, и даже злющие зелёные глаза не полыхали — тлели.
— Я скоро вернусь, — Рианнон оставила морозный поцелуй на лбе Мадалины, и скрылась за плющом — её будто и не было.
Мадалина чуть поморщилась, но повернулась на бок — чтобы посмотреть на Доу. Несколько мгновений она просто моргала; на удивление чистая, накрахмаленная простынка сползла с плеч, обнажая грудь и розоватый бинт. А потом Лина протянула к нему руку и позвала, мягко, почти покорно — Юджин.
Когда он подошёл поближе, Лина устало прикрыла глаза. Разговор с Рианнон её вымотал. Она ухватилась за воздух и промазала несколько раз, пока, наконец, не поймала его руку — шершавую, мозолистую, грубую. Всегда тёплую, в отличие от её ледяных пальцев. Лина подложила её под щёку, потёрлась о ладонь и растянула губы в слабой улыбке. Прикоснулась к косточкам губами.
Раненный латунью альв был жалким зрелищем. Когда Лина и Юджин работали вместе, то их задевали не раз — но ни ожог, ни кинжал, ни пуля не останавливали их. Лина всегда восстанавливалась быстро, быстрее, чем самый выносливый солдат, и не переставала планировать, размышлять, драться. Однажды её шарахнули шаровой молнией, во время ливня, и Лина, поднявшись на обе ноги, запустила кинжалом в противника-мага — удар был фатальным. Юджин видел и знал, почему она сильнее человека, но лишь один раз наблюдал, как она истекала кровью, вытаскивая из зияющей черноты в бедре жёлтые крошки.
Латунь, чтоб её Бездна изничтожила.
Она не помнила ни одного из дней, что провела в замке Машегге, и даже не могла рассчитать, сколько дней они потеряли по вине её глупости. Всё это время её окружала одна тьма — липкая, мокрая, зудящая — и изредка всплывали неясные лица, шорохи, голоса. Как-то раз Лине показалось, что напротив неё сидел Юджин, и она потянулась к нему, попыталась встать, потому что знала — он поможет. Она была не из тех, кто говорил о любви и любить умел, но осознание, что она может потерять его, сковывало её льдом и заставляло кричать, пытаться бороться с мраком и искать, вынюхивать крупицы света. Дети и Юджин — вот и всё, что подарила ей жизнь.
От его ладони становилось тепло и на сердце.
— Ляг со мной, — попросила Лина, пододвигаясь на кровати. От Юджина пахло по́том и дорогой, и это были их первые объятия за пять лет. Рана затянулась достаточно, но она всё ещё была слаба, и резкие движения причиняли ей боль; Лина устроила голову на плече у Юджина, так, чтобы зубами могла дотянуться до сонной артерии, и закинула на него ногу, смяв простыню. Она не отпускала его ладонь и нащупывала пальцами знакомые шрамы и чёрточки, прижимала каждый палец поочерёдно к губам.
— Боги, — она чуть приподняла голову и мазнула носом по его подбородку, — скажи мне, что та девка из таверны не спаслась. Что она сгорела до пепла, и я больше никогда не увижу эту мразь на твоих коленях.
Она не ругалась на него, не укоряла и не тыкала носом в ошибки. Скорее ждала, что он начнёт — но пока что вдыхала его привычный запах. Немытого наёмника, только что слезшего с лошади — а кобылу-то он загнал.
Лина ненужным, бессмысленным жестом жадно притянула его поближе — и вжалась подбородком.
— Когда Дара отдаст мне медальон?
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:18:43)

Пускай человеческая половина Лины, та, в которой ревело материнство, жаждало поскорее наверстать упущенное время и вернуться к поискам детей, в ней была и другая, альвийская. И вторая натура брала вверх над первой, как хищник превосходил жертву, как отчаянно цеплялся зверь за корягу, отказываясь признавать, что его вот-вот поглотит пропасть. Альвийская природа всегда брала вверх, а Лина, всё ещё отвергающая своё происхождение, не так часто находилась при смерти — а для альва важнее было выжить и вернуть утраченное, пусть и ненадолго, могущество. В ней росло желание, с которым она лениво и неохотно боролась — Юджин был рядом и близко. Немытым, грязным и нечёсаным, но сейчас брезгливость была не к месту — альвийской сущности нужны были низменные страсти. Вожделение, страсть, плотские утехи — в общем, вся та негативная энергия, вся та похоть, что дала бы сил на выздоровление.
Пока что Лина медленно дышала, теребила его за руку и то развязывала, то завязывала ворот рубахи.
— Плохо. Я ведь сама отняла у нас время. Придётся залечиваться быстрее.
Хладнокровие Юджина убаюкивало Лину. Она щурилась через ресницы, разглядывая чистую комнату, и представляла, сколько ярости проснётся в Даре, когда она обнаружит, что её драгоценный постельный комплект перемазали. Как же ей хотелось...
— То, что их там нет, не значит, что он ни о чём не знает, — Лина недоверчиво закусила губу, — нет, определённо стоит навестить старого друга. И потолковать по душам. Старый демон что-то скрывает. Такое дело, и мимо него? Не верю.
В прошлый раз, когда Лина уходила со службы и от Язеля, она в доступных и понятных выражениях объяснила, что именно сотворит с магистром, если он предаст их договор. Видимо, он её не до конца понял.
— Всё-таки взял безделушку. Молодец.
Она не сдержалась. Нутром она чувствовала, что в нём зарождается тот же тёмный комок и он к ней тянется — и Лина быстро поцеловала его в шею. Совсем легонько, без намёков — с её стороны это был многообещающий жест.
— И где же? Нет, погоди. Помнишь компас, что я проверяла в той помойке? Это важная вещь, — альв хотел секса, мать жаждала спасти детей. Лина была недостаточно сильна, чтобы справиться — внутри её разрывало. — Ты ведь не думал, что я ничему их не научила? У Арона есть небольшая вещица — она работает примерно так же, как и наши кольца. Только лучше.
Лина нащупала круг на шее Юджина и ухмыльнулась. Носил. Помнил. Она тоже носила и помнила. Голодный альв внутри рычал, она же приподнялась на локтях, чтобы смотреть на него чуть свысока.
— Он умный мальчик и знает, как его активировать. То, что он до сих пор не связался со мной... наталкивает на две мысли — или кто-то блокирует сигнал, или их всё ещё перевозят. Я склоняюсь ко второму. Он должен быть уверен в месте, прежде чем подать знак.
Она чуть помолчала. При воспоминании об Ароне в ней снова поднялась волна материнского гнева, заглушая голод — её мальчик разберётся. А, пока что, они пойдут по следам создателя драугов.
— Ты выяснил что-то ещё у своих дружков? — последнее Лина спросила уже тогда, когда навалилась на него сверху и упёрлась коленом в пах. Она задумчиво отвела несколько прядей со лба, заправляя за уши, будто правда глубоко задумалась, а не сражалась с урчащим животом.
Юджин взрослый мальчик. Сам уйдёт.
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:18:53)

Лина проснулась ближе к полудню. Её разбудило ненавистное солнце — вторглось в просторные покои незваным гостем и осветило комнату, не испорченную обилием лепнины, и принялось забираться под веки. Со вчерашнего дня спальня изменилась — просторная кровать, устойчивая и крепкая, переломилась напополам; пол был покрыт битыми хрусталиками и обломками стекла рухнувшей наземь люстры. Треснуло зеркало туалетного столика, а прочая мебель, кресла, стулья и стол, были свалены в груду деревянных досок, будто их намеренно и непонятно зачем растерзали звери. Лина оглядывала комнату, пытаясь припомнить, что случилось вчера после ухода Юджина — отказа, так сильно оскорбившего её альвийскую часть. Он с такой легкостью отбросил её, как будто она была мешком картошки — гнилой, сырой картошки, которой место в одной помойной яме. Какое-то время Лина бушевала, ворочаясь в постели, но с приходом Рианнон изменилась и набросилась на бывшую любовницу с особенной жестокостью и яростью. Риан не отказалась, и с не меньшим удовольствием расцарапала Лине лицо. К утру почти все шрамы зажили, осталось только четыре — рубец от краешка глаза до уголка губ, второй от мочки уха до линии подбородка, и два таких же, зеркальных. Рианнон нравилась симметрия — она видела в ней некую прелесть.
Бок у Лины продолжал ныть и саднить, но в разы меньше, чем вчера. Вкуснее и безопаснее было бы насытиться человеком, но выбор был невелик. Она перевернулась на бок, к центру кровати, и подложила ладонь под щёку — наблюдала за Риан, которая притворялась, что спит. Лина потянулась к её волосам, и радужные блики заиграли на костяшках — она провела подушечками пальцев по морщинистой, бархатной коже альвы, задевая и свои подарки, напоминании об их кратком воссоединении.
— Ты собираешься уехать сегодня, — пробормотала Риан, не открывая глаз. — Я знаю.
Лина ничего не ответила, но, нащупав ослабевший бинт, прикусила губу. Да, она действительно собиралась одеться и сбежать из замка Машегге, прихватив с собою кулон. Сил, полученных от Рианнон, ей хватит на два дня. Дара, конечно, была права, знала толк в целительстве — надевать кулон и высвобождать заточенное в таком состоянии идеей было отвратительной, а последствия — необратимыми. Но время и ожидания... Лина всегда отказывалась ждать.
— Да, myn brânende leafde. Помоги мне.
Риан зло вдохнула и перевернулась на спину. Она лежала в тени и тяжело дышала; её грудь, покрытая мелкими чешуйками, вздымалась вверх-вниз. Лина легко могла рассмотреть и небольшие рожки, которые прятались под каштановым каскадом острых волос, которые никак не могли отрасти, и удлинённые, закрученные уши. Безликие, прозрачные глаза вбирали в себя тьму. Мнимая слепота прибавила Рианнон зрячести, и она понимала гораздо больше своей сестры, зачастую самовлюблённой и переоценивающей свои способности.
— Тебе не нужна моя помощь.
Лина пододвинулась поближе. Наступал важный, переломный момент — тот, в котором она должна была убедить чуткую и мудрую альву в своей лжи. Тот, в котором в ней просыпались инстинкты имперской шпионки. Всегда знай слабости своей цели и пользуйся ими. Вспомни о морали, пойми, как цель относится к тебе, и чего не ожидает. Как доказать женщине, пускай нечеловеческого происхождения, что ты её любишь, если это неправда? Лина никогда не любила Риан, у них была одна игра и похоть. Она вообще сомневалась, что сможет полюбить — но подвела же жизнь, подложила вепря, подкинула Юджина.
Лина не торопилась. Она мягко, но с нажимом гладила Рианнон, искусывала потрескавшиеся губы и ничего не обещала.
— Твоя сестра врёт и задерживает меня. Риан, мне нужен кулон. Я должна спасти своих детей.
— Ты не понимаешь, во что ввязываешься, — ответ альвы был однозначен. Лина почувствовала, что её окатили ушатом кипятка, и вдруг поняла — обе сестры знают что-то очень важное, чего не могут ей рассказать. Но не было времени.
— Не понимаю. Но я знаю, что где-то там Лисса пытается смастерить отмычки из прутиков железа, а Арон тратит оставшееся тепло в попытке создать защитное заклинание. Я знаю, что кто-то вредит моим детям, и не остановлюсь ни перед чем.
Они лежали в обнимку, касаясь друг друга и урывая поцелуи. Рианнон тянулась к ней, и Лина отвечала той же порывистостью.
— Ты уедешь с ним. Ты выбрала не меня.
Вот тот вопрос, которого и ждала Лина.

— Наша работа состоит из одной лжи. Из умения превращать ложь в надежду, веру и обещания. Будете врать — провалите задание. Станете жить ложью — превзойдёте ожидания Императора.

— Я пыталась построить нормальную жизнь.
Риан вдруг рассмеялась — обиженно, завистливо, так, как смеется огненная геенна, прежде чем наброситься на грешником и сожрать. Даже Лине становилось в такие моменты страшны — её сородичи были сотканы из ужаса и умения пугать.
— Рисковать своим положением... рисковать Дарой... ради чего? Ради тебя, Мадалина? Я отдала тебе всё, а ты ушла. Ну зачем, скажи на милость, мне тебе верить?
Лина перекатилась на Риан, так, чтобы оказаться сверху. Она приложила её вытянутую руку с кривоватыми пальцами к своему сердцу — неверное движение и Риан вырвет его. У Лины сердце билось иначе, и определить ложь можно было по пульсу.
— Ты нужна мне. И, когда всё закончится, я вернусь за тобой. Чтобы мы были вместе.
Лине показалось, что время остановилось. Риан, прохладная и безупречная в своём привлекательном уродстве, нахмурилась. Она больно стиснула кожу Лины и прижала её к себе, а на лбу выступила чёрная капелька пота. Сейчас решалась судьба — такой лжи Риан ей бы не простила.
— Хорошо, — она оттолкнула от себя Лину резко, грубо, и приподнялась на кровати. — Меняй повязки и одевайся. Встретимся в Зале Памяти.
Только когда дверь захлопнулась, Лина смогла выдохнуть. Она откинулась на кровати и закрыла лицо руками на несколько секунд. «Заберу тебя». Заберу от деспотичной, ненормальной сестры, заберу из сада, выстроенного из обглоданных человеческих и троллевых костей, заберу из чёрного замка Машегге. Заберу, зная, что после моего ухода, Дара поймёт, кто ей помог, заточит тебя в темницу, будет пытать и капать кровью. А если освободит — ты будешь писать песни и играть на саунг-гауке, стальных трубчатых колоколах и луре, играть вечность и петь мне, петь обо мне, пока я не приду.
Лина, конечно, соврала. Когда она заканчивала натягивать штаны, проверять кинжалы и застёгивать походную сумку на поясе, ей сделалось дурно — на мгновение. Она утешила себя одним — пока Риан будет петь свои песни в ожидании Лины, окружённая каменными стражами и обидою сестры, то сойдёт с ума. И станет жить в своём мире — там, где Магдалина Кройциг не врёт.

***

— И что она сказала? Что любит тебя?!
Лина отклонилась назад, уворачиваясь от серебряного кубка. Дара бушевала. Она застала их в Зале Памяти, заселённым замороженными, некогда живыми существами — сейчас они стояли безмолвными статуями из холодного материала и не двигались. Здесь Дара хранила то, что ей отдавали; здесь находился и кулон Лины. Ей нужно было больше времени, чтобы разгадать загадку — Дара постаралась на славу. Шкатулка с кулоном была запечатана в колодце, вокруг которого были расположены каменные круги с рунами — каждый нужно было крутить так, чтобы руны пересекались в смежных сферах, и составляли определённый стих, написанный на шириандарском — забытом и утерянном языке первых великанов. Те, кто мог позволить изучать себе язык, а Лина могла, знал, что существует несколько версий. И, пока ей приходилось перебирать комбинации, Рианнон, в рванном белом платье, стояла напротив сестры. Они обе шипели, и длинные, шершавые языки извивались — каждая готова была нападать.
— Dwaasnar! Verrader! Stomme holle!
Дара закричала и наставила на Рианнон руки. Задрожали своды потолка, и сверху посыпался камнепад — прямо на Риан и Лину. Риан почти не среагировала, только крутанулась, как в танце, и мощный порыв ветра смёл камни — и отбросил Дару к стене.
Двадцать девятая комбинация оказалась верной. Щёлкнули замки, завертелись каменные жернова, и поднялся пьедестал со шкатулкой. Лина зашипела — и сюда Дара поставила замки. Время, время... Она схватила шкатулку и начала греть. Когда Дара начала выбираться из-под завала, на пол капал расплавленный металл — а Лина ждала, когда же покажется ромбовидный кулон. Слишком много сил она на это тратила, но... но... ещё чуть-чуть...
— Тебя разорвёт на куски, — зашипела Дара, готовясь снова нападать.
— Вот и славно, спорчу твоё платье, — хмыкнула Лина, и надела цепь. Она засветилась, засияла, но не так, как мерцали звёзды, а как вбирала в себя редкие храбрые лучи пропасть. Лина наливалась тьмою — изнутри, забирала свет вокруг и левитировала. Когда всё закончилось, она приземлилась на четвереньки — кулона на ней не было видно. Он прятался где-то под одеждой, но на самом деле был её частью.
— Собственная сестра предала ради имперской шлюхи, — Дара сплюнула на пол, — ради полукровки.
Невозмутимая Риан стояла перед нею, зная — сестра нападёт и попытается вцепиться ей, или Лине, в горло острыми зубами. Но Дара осклабилась.
— Хорошо, что на твоего муженька уже нашлась управа. Я не смогла отказать им в просьбе. Никто бы не смог...
Лина бросилась вперёд — к выезду из замка, оставляя за собою позади Риан. В её ушах пел ветер — я буду ждать тебя, myn brânende leafde.

***

Мадалина мчалась вперёд, мимо поеденных молью гобеленов, ржавых доспехов и лабиринтов из выбитых зеркал. Солнце стояло уже высоко, и почти готовилось к зениту — а у подъёмного моста с осыпавшимися цепями слышались удары, ржание коня и звуки борьбы. Кого подослала Дара? Она выживала из-за того, что хранила нейтралитет; старая дрянь.
У Лины не было времени на то, чтобы спускаться. Она выбежала к смотровой башне, к бойнице, которая располагалась над изумительной сценкой — групповое изнасилование херувима герцогом, строителем Машегге, и его друзьями. На площади внизу, перед замком, шла бойня. Юджина окружило около тридцати воинов, может, больше, может, меньше — Лина не успела сосчитать. Конь Грэхама испуганно ржал и вставал на дыбы, пока всадник сражался пешим. Противники подготовились — Лина знала их. Гроза никому не принадлежащих наёмников, безликие и неуловимые «вальравны», или «вороны». Скромное название говорило само за себя — существа прятались в тёмной одежде и за одинаковыми рогатыми масками. Поговаривали, что, приходя в орден, каждый отказывался от своей сущности и своего разума, присягал в верности, а после некроманты проводили свои ритуалы — и получались монстры. Маски и одежды, длинные рясы, становились частью воинов — мало кто выживал в схватке с ними, но те, кто всё-таки приносил отрубленные головы, не могли сорвать маски.
Юджина окружили, оттолкнули к стене, а Лина забралась на подоконник, готовясь спрыгнуть. И, когда над упавшим Доу занесли меч, выбив его собственный, прыгнула.
В её руках загорелся лиловый огонь, формируясь в виде клинков, и она, врезав ногой пытавшемуся прикончить её мужа «вальравну», всадила два клинка в грудь.
— Соскучился?
Он пытался уехать без неё — ну, как же. Неудивительно. Лина вскочила, пятясь поближе к Юджину, и окружая их огненным кругом — огонь горел не слишком высоко, по лодыжки. «Вальравны» тоже приготовились — крутили в руках секиры, топоры, клинки и дубинки, все из чёрного материала.
Давно они с Доу не стояли спина к спине, против своры полчищ идиотов, возомнивших, что смогут их победить. Лина чуть пошатнулась, пригнулась и приготовилась.
— Возьмёшь правых, или твои — левый фланг?
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/lBwdncn.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:19:03)

— Я не работаю в команде.
— Такой команды, как я, у тебя никогда не было. И не будет.
— Ты, кажется, не понял. Я не работаю в команде и не нанималась нянькой.

Любой имперский шпион мог рассчитывать только на свои смекалку и находчивость. Эту простую, логичную мысль вдалбливали в их лбы с первых дней занятий: когда ты попадёшь в плен, империя не отправит на твои поиски наряд, и сосед по спаррингу не сорвётся в дальние дали, вызволять тебя, бедняжечку, из кандалов. Так что вопрос стоял не только государственный, но и личный — захочешь жить, научишься выживать один, поймёшь, что, пускай за тобой и стоит огромная система, полчища диких свор императора и Идея, на самом деле ты один против всего мира.
Лина знала это слишком хорошо, а потом появился Юджин и отравил её вкусом напарничества. Ей нравилось сражаться. Нравилось появляться в центре боя в ореоле лилового пламени и начинать раскидывать подосланных наёмников. Нравилось оказываться в безвыходных ситуациях и начинать придумывать любые способы, лишь бы выбраться живой — как-то раз, Лине пришлось убить четверых троллей шляпной булавкой. Нравилось смотреть, как обезвоженное, но ещё тёплое тело противника падает наземь, и как орошается трава кровью. Вкус победы был сродни травам-дурманам или опиуму, только в тысячи раз лучше — он пьянил. Лина подсела на свою работу давно, и изматывалась до полного истощениях ресурсов — до довольной, блёклой улыбки на лице. Она знала, за что и кого сражалась, и видела результаты — в её работу входила чистка. Избавление Империи от предателей, дезертиров, коррумпированных подлецов и торговцев, фанатиков и пропагандистов, маньяков и извращенцев. По крупицам, она собирала мусор и выбрасывала его, сжигала, делала жизнь в Империи безопасной. Определённо точно знала, как устроен мир, а как — вселенная, кто она такая, в чём её достоинства, и какие недостатки можно обратить во благо. Знала, как она умрёт — в ореоле безвестной славы, во время задания, после чего в её память установят прямоугольный валун на безымянной могиле в безымянном гроту, или в роскошных покоях, отбиваясь от подосланных родственников врагов. Умрёт в борьбе.
Потом Лина встретила Юджина, и вся её жизнь покатилась под откос в царство демонов, к Бездне. С ним она узнала, что такое сражаться вместе — сообща.
Вот и сейчас, стоя спиной к спине, Лина чувствовала, как во рту образовывался сладковатый привкус, будто она съела целое ведро клубники. На самом деле, у неё чесались руки наброситься на «воронов», и оторвать голову каждому — по очереди. Забираться к ним на плечи и всаживать огненные кинжалы в мозг, давить глаза, душить захватом и сжигать.
Что ни говори, Лина скучала по своей работе. Скучала по тем редким взглядам и крикам, которыми они с Юджином обменивались во время битвы, перебрасывая врагов друг другу как мячик; по неповторимому, незабываемому ощущению, что тебе прикроют спину. Вот и сейчас, уклоняясь от очередной стрелы, она знала — Доу прикроет его. И она его тоже, ведь объединяла их общая цель — дети. Так она врала себе; на самом деле, не только они.
— Скачи в портал, — пнув отрезанную чёрную голову в маске, Лина отряхнула руки, — я прыгну следом.
«Вальравны» могли затаиться в округе, поджидая своих жертв, чтобы слететься на свежее мясо потом, аки стервятники. Фиолетово-оранжевая субстанция замаячила на краю моста, и Лина хрустнула шеей. Прежде, чем последовать следом за Доу, она оглядела поле боя — порезанные на куски воины, тёмно-красная кровь и догорающий на монументальных плитах камня огон. Побоище, кострище, разруха и развал. Всё — их рук дело. Лина вскинула подбородок повыше — бок продолжал ныть, и она определённо подустала, но её переполняла гордость. С такой элегантностью справиться с «вальравнами»! Когда бывшие соратники навестят Дару, то убедятся — за все эти года Мадалина Кройциг не потеряла сноровки,  Просто ждала, когда же подберётся удобный шанс, дабы вновь вступить в игру.

***

— Будет больно. Лучше бы найти лекаря, здесь рядом много деревень.
Залечивать Лина не умела. Великий дар целителя обошёл её стороной, с лихвою компенсировавшись иными умениями, но сейчас бы знахарство не помешало. Портал выбросил их у подножия Покосившегося Холма, неподалёку от Синей Чащобы. Они укрылись в зарослях орешников, и тракт расходился паутинкой на десятки дорог, спускающихся к полям пшеницы и ржи. Это был плодородный край, богатый, тот, где люди жили с солнцем и не беспокоились об урожае. Лина заставила Юджина снять рубаху, и теперь рылась в суме, в поисках подходящего эликсира. Её он бы залечил быстрее, но неплохо мог помочь и Юджину — правда, ощущения от него были интересными. Как к ране прикладывали разгорячённую кочергу. Рана ещё не гноилась, и Лина понадеялась, что клинок не был отравлен. Им нужно было немного передохнуть и решить что делать дальше, прежде чем отправляться в путь. Она склонилась над Юджином, и в её взгляде читалась строгая, материнская забота. Лина повернула его лицо вправо, влево, рассматривая непонятно что. Сейчас она должна была начать его ругать, кричать, отчитывать и грозиться бросить в лесу. Вместо того она отняла руки и рухнула рядом, под дуб, почти не касаясь Доу.
— Куда ты предлагаешь дальше? К создателю драугов?
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/lBwdncn.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:19:14)

— Марлон всегда питал слабость к бульварным романам. Да и не смог отказать жене, а она любит такие глупости.
Им обоим нужен был отдых — ночь или две, проспаться и оправиться от ран. Оба лишили себя этой возможностью, позволив гневу и гордыне взять вверх над логикой и разумом, сковать рассудок цепями. Такое прискорбное явление, как родительский инстинкт, Лина изучила за годы своей службы предостаточно, и нередко пользовалась слабостями целей — угрожала убийством детей и именно через шантаж и угрозы отпрыскам надавливала на несчастных. Теперь же, оказавшись по другую сторону, она не собиралась никому давать спуску — и не сдерживала порывов.
Кирцемаг представлял собою не самый известный город, мало чем отличающийся от прочих поселений вдоль реки Дайны. Посредственно серый, заплывший одинаковыми цирюльнями и булочными, он дышал наизнос с тех пор, как закрылась стеклодувная фабрика. Ходили слухи, что некий граф Шарлин собирался возрождать предприятие и начал поиск мастеров, но до тех пор город тонул в бедности, безвестности и горечи. Лишь несколько мест скрашивали непритязательную жизнь горожан, и лучшим, самым заманчивым из них было «Золото фиалки». Лина задержалась у витрин, разглядывая новые выставленные пирожные — поражала их изящество и анатомическая точность животных, изображённых на последнем корже свадебных тортов. Взлетал в позолоте сусального золота марципановый феникс, таилась за сахарным валуном карамельная саламандра. Марлон Фебарэ был истинным мастером своего дела — гениальным в той же степени, в сколь же и безумен. Лина познакомилась с ним на шестом году своей полевой службы, когда ей только-только исполнилось двадцать, и Марлон натолкнул её на мысль, что гений и сумасшествие — неразделимые части единого целого. Некромант-затворник, он все часы посвящал аутопсии трупов, некоторые из которых перекупал у торговцев рабами, другие раскалывал на могилах сам, третьи же заказывал у охотников за редкими зверьми, выплачивая все свои сбережения и оставаясь прозябать в нищете. Дальше в ход вступала его фантазия — всеми силами Марлон пытался повторить чудовищ, являвшихся ему во сне. Он накидывал эскизы и разбирал сухожилия на струны, играл оркестром из костей и гнилого мяса. Ему не нужны были ни слава, ни богатство, только средства на продолжение исследований — и потому лучших драугов и ходячих мертвецов заказывали в «Золоте».
Лина зашла в лавку уже после того, как Доу выронил лакомство из рук. Чары обступили её неприятной дымовой завесой — Лина махнула рукой, отражая заклинание, и рассмотрела лавчонку. Старые сгнившие доски, щели меж которых заполоняли мёртвые и живые тараканы, сырое мясо с личинками на полках и женщина за прилавком, в грязных лохмотьях, некогда бывших платьем, в голом черепе которой с трудом угадывались черты Жозефины, жены Марлона — вот как выглядело «Золото» на самом деле. Обращаясь к чревоугодию и неизменному, жадному желанию насытиться клиентов, чары Жозефины показывали каждому ту картинку яств и вкусностей, которых им хотелось увидеть. Даже после её смерти они не ослабели.
— Пойдём.
Лина подошла к Юджину сзади, тронула за плечо и крепко взяла его за ладонь . Она потянула его следом, к прилавку, как тянут матери детей, следя, чтобы те не убежали.
— Медовые булочки и яблочная пастила, — с очаровательной улыбкой предложила Жозефина. Между скрошенных зубов извивались алые черви и набухали коконы личинок моли.
— Где Марлон, Жози? — Лина проигнорировала её предложение, но притянула Юджина к себе, поближе. Всё это смотрелось смехотворно — он, выше шкафов лавки, грозный и смурной, в растерзанной одежде и всем своим видом выражающий «подойдёшь - зарежу», и она, не доходящая ему до плеча, с расцарапанным лицом, пытающаяся прижать к себе и защитить. Жозефина чуть заколебалась, потом схватилась руками за места, где вместо уш зияли впадины, и заверещала:
— Нет! Не подходите к нему! Он не виноват, он не понимал!
Всё они понимали, думала Лина, заходя к двери, ведущей в подал. Каждую деталь и картину в целом, только почему-то не могли отказаться. С каждым часом ей всё меньше и меньше нравилась логично всплывающая мысль — похитители их детей были настолько могущественны и сильны, что даже независимые маги не могли отказать им в помощи.
Бред. Кому могли понадобится Арон и Лисса — двое молокососов, без знаний и должной силы?

***

В подвале магазинчик выказывал свои настоящие черты и приобретал незабываемую, характерную атмосферу логова некроманта. Запах плесени перемешивался с трупным ароматом, с потолка капала тухлая вода; сырой и тёмный камень поглощал свет. Марлон Фебарэ, болезненно-бледный молодой человек, затянутый в старомодный бархатный костюм с пышным воротником, склонился над непонятным предметом. Его мокрые волосы слиплись в сосульки и окрасились в цвет мышиного помёта, а костюм прохудился и затёрся. Марлона подобные мелочи волновали мало — он с заботой и особенной нежностью разговаривал с дохлой хульдрой, разрезая на равные кружочки её хвост. Гоглы впивались в нежный, сморщенный лоб, и Марлон не сразу обратил внимание на гостей.
— Это ты, Лина? — он даже не обернулся, наставляя газовый рожок на озеленевшее тело, и начал выковыривать кишки пинцетом, — сейчас середина недели. Мы с Жози поженились в конце, и я бы отпраздновал, но сейчас занят — посмотри, мне удалось вырастить в хульдре детёныша подводного змия. Это прорыв.
Лина двигалась аккуратно, чуть пружиня. По ротонде, в которой работал Марлон, были расставлены скелеты, кажущиеся недоработками — Марлон приделывал на них лишь часть мышц и кожи, а потом увлекался новым, очередным созданием, так и не заканчивая последнее.
— Ты сделал драугов на заказ, и их подослали убить меня. Помнишь?
Лина разговаривала с Марлоном мягче, чем обычно. Он растерялся, даже перестал осматривать хульдру, и впервые с момента встречи посмотрел на неё. Потом на Юджина — с интересом.
— Плохо. Были какие-то заказчики, да, но разговаривала с ними Жози. Я сразу сказал, что двух дюжин не хватит... Она зачаровала амулеты, сделала всё, как надо. Но ты ведь жива, правда?
Лина покачала головой.
— Не играй со мной, Марлон. Ты знаешь больше, чем говоришь.
На неё накатила жуткая усталость — погони, встречи с наёмниками, и запутанный клубок. Жалкие подсказки, от которых не было проку.
— Юджин... объясни ему.
Она облокотилась на один из постаментов, рассматривая последние исследования Марлона, трактаты, что он читал, и астролябии, которыми пользовался.
— Кто такой Юджин?
— Мой муж.
— И давно вы вместе?.. — Марлон с тупым, рыбьим выражением глаз посмотрел на Доу снова. — Примите мои соболезнования, господин... не расслышал вашего имени.
Лина скрежетнула зубами. Она ведь в открытую не сопереживала Жози.
Шрамы на лице продолжали саднить, но начали затягиваться.
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/lBwdncn.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:19:24)

Пытки Лина презирала. По этой же причине презирала она и наёмников, и, первое время, Юджина. Сами по себе, пытки были грязным и мерзким занятием, которое, помимо того, ставило под сомнение и профпригодность палачей — это ж насколько неталантливыми шпионами и агентами быть нужно, чтобы информацию выуживать раскалёнными шипами, а не умелыми, заточенными словами? Лина была мастаком в разговорах — её задачей было обольстить и очаровать цель, после чего ласками и убедительными доводами перевести беседу из светского в предметное русло. Если попадался совсем уж несговорчивый малый, то приходилось прибегать к иллюзиям или «сиропу», той самой легендарной сыворотке правды, которую якобы изготавливали в имперских подземельях. Такое зелье имперские алхимики и правда варили, но оно, вопреки ходящим легендам, не развязывало язык принципиальному борцу с системой, а дурманило его разум, расслабляло тело, поднимало тревожность и волнение, усиливало паранойю. Заранее чувствуя себя предателем, пойманный раскалывался. Настоящую сыворотку правды доверяли немногим агентам, и только тем, в которых были уверены. Которые были готовы не умереть за Империю — выжить ради неё.
Но, определённо, грубые пытки отнимали меньшее количество времени. Это Лине необходимо было выполнить задание тихо, гладко, оставаясь в тени, а Юджина такое не касалось. Отвечали за его действия его же заказчики — в смертях родственников и соратников винили тех, кто платил. Она, кажется, никогда не интересовалась, какого ему — выполнять приказы.
Лина, облокотившись на стол, продолжала лениво рассматривать хаотически раскиданные листы, исписанные чернилами. Изредка она поднимала глаза на чертыхающегося Марлона, пытающегося то ли вырваться, то ли найти в её лице поддержку. Они и правда дружили долго — с первых дней её работы. Марлон нередко спасал Лине жизнь, подсказывал нужные адреса и даже снабжал драугами. Он познакомил её с Дарой и рассказал о чёрном замке Машегге. За их потасовкой с Юджином она наблюдала с безразличием, присущим тем женщинам, которые изредка бросали взгляды на далёкую и не относящуюся к ним драку в таверне, праздничным вечером. Спокойствие было мнимым — при первых же шагах Жозефины Лина, развернувшись к ней, прошипела заклинание, и из затемнённых, пыльных, сырых углов комнаты поползли гремучие змеи, сотканные из тьмы. Они обвили Жозефину по ногам и рукам и приковали к одной из стен, поближе к гобелену, изображающему человеческое тело с красочными иллюстрациями внутренностей. Жози мешала ей — мешала искать в недрах неважных, липовых бумаг настоящее сокровище. Марлон, конечно, содержал пекарню, игрушку жены, и тратил баснословные суммы на необходимые материалы для своих экспериментов, но брал он плату и утраченными трактатами, манускриптами и папирусами, после чего пускал месяцы и года на их расшифровку. Дневники записей он не прятал в сейфе, а оставлял на самом видном столе — не заботился об их сохранности и из-за романтичной души, и потому, что проводил всё время в подвале. Нежеланных незнакомцев выпроводили бы драуги — но их, так же, как и Жозефину, закольцевали и приковали к стенам сумрачные змеи.
— Достаточно, — сказала Лина, отвлекаясь от стола. Ей удалось раскопать нужную вещицу — книжечка в переплёте из кожи гарпии с гравировкой и тиснением. Запутанную, всю в масляных и тёмно-коричневых пятнах, с размашистым почерком. Лина аккуратно убрала её в дорожную сумку.
— Он ведь и правда больше ничего не знает, Юджин. Оставь бедняжку.
Жозефина задёргалась и заорала уже далёко не медовым, а визгливым голосом, и одна из змей, раскрыв воротник, зашипела и вгрызлась ей в глотку. Визг сначала затих, а после превратился в мышиный писк. Лина обошла стол по той стороне, где стоял Юджин, и успокаивающе погладила его по плечу.
— Марлон, Марлон. Как ты мог. Столько лет, и всё зазря.
Некромант, обессиленный, с покрасневшими глазами, посмотрел на неё со злобой.
— Ты это заслужила. Да и потом, я ни на секунду не сомневался, что они не ранят тебя. Жозефина амулеты зачаровывала не на крови доппельгангера, а на разбавленной...
— Мне неинтересно, — прервала его Лина, склоняясь поближе. На руку Марлона смотреть было страшно — заколоченная в стол, она кровоточила и покрывалась гнильцой. Лина неодобрительно покачала головой и зацокала язычком.
— Мы ведь столько прошли вместе. Я создавал для тебя мантикор и ястребов. Я сделал для тебя самую настоящую армию с нефритовыми глазами! Я всё вам рассказал. Я помогу! Только не трогайте её... не смейте. Я помогу... — некромант, неожиданно для всех, горько разрыдался. Лина закатила глаза, упираясь в стол; она всё ещё держала Юджина за предплечье.
— Марлон, Марлон, Марлон. Ты ведь знаешь, что я не могу отпустить тебя. Допустим... допустим, ты и правда поможешь нам. И мы найдём заказчиков. А потом... что-то произойдёт, и к тебе придут новые клиенты. Они увидят тебя,  и что же они подумают?
— Что? — некромант не сдерживал ненависти и испепелял Лину взглядом. — Что я честный творец, а моё мастерство — почти совершенство? И что вы так жестоко обошлись с человеком искусства?
— Нет, — Лина расхохоталась коротко, жёстко, и тут же смех оборвался. — Они увидят, что Мадалина Кройциг прощает обиды старым друзьям. Что её доверие и благосклонность можно предать, можно вытереть об неё ноги, помочиться на неё, плюнуть в лицо — и она послушно закивает головкой и уподобится святым зелигенам, всепрощению... И тогда, Марлон, они решат — что ж, значит, Мадалина Кройциг потеряла сноровку и форму. Она размякла, стала доступной и лёгкой добычей. И мы можем открыть сезон охоты. Но ведь и это не всё. Видишь ли, Марлон, второе, о чём они подумают, так это следующее — значит, «стервятники» — простой миф? — и Лина ткнула пальцем в Юджина. — Значит, они совсем не жестоки, а очень даже милы. Хоть в няньки нанимай грудничкам-отпрыскам. И тогда, получается, ты подставишь нас обоих. Разве тебе этого хочется, Марлон?
Подставлять и Лину, и наёмника Марлону совсем не хотелось — так же рьяно, как и умирать. Он только сцепил зубы, кинул томный взгляд на корчащуюся Жозефину и сказал:
— Тогда убивайте нас поскорее, и покончим с этим.
Лина с удивлением захлопала ресницами, будто Марлон сказал несусветицу. Самую глупую вещь, что она когда-либо слышала.
— Убивать? За что? Марлон, мы же давние друзья. Ты ведь создал для меня настоящую маленькую армию с чудесными нефритовыми глазами. Нет, убивать ни тебя, ни Жозефину никто не будет. Вы станете показательным примером. Так сказать, своего рода заявлением.
Марлон в ужасе уставился на Лину и почти открыл рот, но она засмеялась опять — надолго. Таким смехом можно было резать сталь. Потом она жеманно улыбнулась, поочерёдно Марлону и Жози.
— Простите меня, друзья. Я люблю вас, вы ведь знаете.
И обернулась к Доу.
— Делай с ним что хочешь, но хоть что-то от рук оставь целым. Ему шитьём ещё на жизнь зарабатывать. С женой поступай как угодно, а я займусь домом. Встретимся через четверть часа — хочу устроить небольшой праздничный салют. В честь встречи.
Когда «Золото фиалки» занялось нежно-лиловым, с синеватыми прожилками пламенем, а по свинцовому небу разлился гранатовым соком закат, Марлон Фебарэ рыдал, стоя на коленях, и собирался кончать жизнь самоубийством. Жозефина, его жена, воскрешённая неимоверными усилиями жалась к Марлону и обвивала своими холодными, покрытыми трупными пятнами руками. Вместе со сгоревшим магазинчиком, Марлон потерял все свои труды и произведения искусства — всех изящных, пластичных монструозных существ, кроме парочки грубо слепленных гаргулий, ещё в те времена, когда он бегал подмастерьем.

***

— Я не смогу открыть портал в Камбриллию. И около Хрустальных гор не смогу — под хребтами проходит излом Бездны. В последние года там заметили аномальную активность, и, при направлении координат для выходного портала, получается горное эхо, материя искажается. Нас обоих разорвёт.
Лина пнула сосновую шишку, угрюмо вычерчивая палочкой на песке схематичную карту. После нанесённого визита Марлону, они выпрыгнули из очередного портала на небольшую полянку, усеянную незабудками и вялыми ирисами. Побродили с час и отыскали ручей, там же разбили лагерь — ненадолго.
— Здесь — Двуглазый Холм, дальше — Мантикорово Ущелье, к востоку — Синий Лес. Портал, максимум, сможет перебросить к холму, но после придётся брать проводника, или, если идти через лес, ждать торгового каравана. С проводником. Пройти лес и остановиться в замке Ромальды. Было бы лучше, отправься ты через Ущелье. Я пошлю ей ястреба.
Рассказывать о проблемах с порталами Лине было стыдно. Этот самый пресловутый всплеск активности произошёл года три назад, когда перемещаться магическими, быстрыми проходами по горам стало опасно. Увы, Лина не смогла полноценно отказаться от прошлой жизни шпионки, и продолжала собирать сведения о происходящем в мире, переписываться с бывшими коллегами — они присылали ей подробные новости, она отвечала сухими благодарностями в пару строчек. Сейчас же, по сути, она в открытую призналась Доу в том, что не смогла окунуться в материнство.
Им действительно следовало бы разделиться. Теперь, когда тайная канцелярия знала, что Лина жива, кого-то за ней точно отправили. Но кого? Элайза работала близ Айзенхама, но всегда была слишком слабой. Рэйманд... Рэйманд находился близко, едва избежал смерти в горах, но не стал бы спорить с Эмундом. У Эмунда с Линой были свои, личные счёты; он был умён, хитёр, силён и наполовину принадлежал к озёрным троллям. Это делало его опасным противником — на спаррингах никогда не было ясно, кто победит, Эмунд или Лина. Она плохо чувствовала Эмунда в округе, и, догадывалась, что он скрывался от неё, начав преследование.
Или Эмунд, или Рэйманд. Второй, с его амбициями дослужиться до главы канцелярии, был не лучшим вариантом. Лина знала всегда, что, если ей придётся сражаться до последней капли крови с Эмундом, ни детей, ни Доу там не будет. Если с Рэймандом — то дети и Доу будут уже поставлены на карту.
Но что-то подсказывало ей — теперь, объединив усилия впервые за прошедшие пять лет, Юджин не захочет расставаться. Они оба предпочли бы спасать детей в одиночку, и оба не могли позволить друг другу столь тернистый, извилистый путь.
Лина пнула очередную шишку и заметила за серебристой сосной зубастую белку. Та, выглядывая из дупла, внимательным глазком-бисеринкой наблюдала за ними. Лине захотелось белку ткнуть, проверить, не шпионит ли она, но зверёк быстро скрылся, почуяв в женщине угрозу.
— По лесу лучше, — закончила Лина, отбрасывая палку в сторону и стирая карту на песке мыском сапога. Когда-то, именно здесь они и встретились с Юджином; Лина тогда представилась именем Сафиры Обелл, богатой наследницей, едущей с юга, погостить у родственников и подыскать выгодную партию. Мысль о том, что им вновь придётся пересечь один из опаснейших лесов вместе, вызывала непонятный ком в животе.
Больше всего на свете, помимо ожидания, Мадалина Кройциг ненавидела вспоминать.

[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:19:33)

Если кто-то из немногих посвящённых в присутствии Лины заикался о её происхождении, то она, без лишних отлагательств, ломала болтуну челюсть или нос — это как повезёт бедняге; ну или поджигала то волосы, то бороду, в зависимости от его принадлежности к полу и собственному настроению. Тема эта была плодотворной на оскорбления и злоязычие, и породила немало слухов о ней самой. Рабочее прошлое Лины, пускай мрачное и пропитанное кровью, вызывало похожую реакцию, но не совсем. Она начинала как агент тайной канцелярии Виндфарерской Империи,  и закончила так же, не предав ни Его Величества Джозефа IV, ни доверия коллег. Но альвийская сущность... Эльфы в представлении большинства людей оставались светлыми и возвышенными созданиями, с развитым обществом и культурой, которая на многие столетия опережала человеческую; созданиями, смотрящими на людей свысока, но без ненависти, и построившими парящий, воздушный и ажурный Льюсальвхейм, Град Золотых Шпилей. Чуждые и далёкие, они не понимали житейских и бытовых забот, и что их любовь, что дружба разительно отличались от пошлых, алчных проявлений чувств менее отрешённых существ. Эльфа-полукровку не презирали; могли относиться с толикой осуждения, но в землях отдалённых, больше восточных, там, где царствовали тролли. Альвы же считались монстрами везде. Оно и правильно — сотканные из тьмы и мрака, похоти и ненависти, войны и разрушений, они разительно отличались от людей своей уродливой красотой, разрушительными изобретениями и жаждой власти. Эльфы-то и просили одного — оставьте нас в покое, альвы заявляли — вы тупые животные, стадо, недостойное пастуха. И мы будем вами править.
Полукровки-альвы встречались нечасто. Мало какой альв связался бы с человеком на ночь — случались изнасилования и нередко, но, после них, женщин или мужчин разрубали надвое или рубили на мелкие кусочки, варили и обгладывали косточки, непременно при свидетелях. Про альвов ходило столько страшилок, что и не пересчитать, и, если деревни начинали подозревать, что где-то рядом поселялся такой, мирные сельчане тут же превращались в цыган и срывались с места. Был и другой вариант — коль подозрения оказывались правдивыми, деревня быстро вымирала.
Пока о происхождении Лины не знали, то сокурсники гнобили её за хилость, слабость и отсутствие способностей к целительству. Каждый воспитанник, хотя бы чуть-чуть, по крупицам, но учился залечивать раны, обращал стихийную магию на выгоду себе, и то запекал рубцы огнём, то, при помощи воды, выводил яды. Лина так не умела. Большинство ядов её просто не брало, дозы не доставало, а раны на ней затягивались со стремительной скоростью, как и заживали переломы. Не могла она и создавать порталы — и вот тут-то, постепенно, не без помощи Каролины, Лина начала осознавать свою сущность, её инаковость. Имперские маги и учёные никак не могли взять в толк, почему же у неё так плохо получается создавать проходы в пространстве. Видимо, что-то в альвийской природе противоречило телепортации, или должно было использоваться иначе, по-другому, но как — никто не мог ей объяснить. Как не мог и рассказать, отчего у неё тёмные татуировки на спине, лиловый огонь и жажда секса после потери сил. Где-то Лина находила источники сама, где-то — собирала слухи, пару раз натыкалась на таких же, как и она, полукровок. Все они были одиночками, учившимися на своём опыте, как одичалые волки, и Лина тогда понимала, что ей повезло оказаться в пределах города, а не где в лесу.
Она никогда не искала своих корней и отказывалась их признавать. Кем бы ни были её родители, один из них или не уважал себя, или проклял связью с человеком, а второй был или мёртв, или давно сожран. Ей не было интересно, убеждала себя Лина, и, тем более, она давно подросла, стала взрослой, сформировавшейся личностью. Единственное, чем бы ей мог помочь настоящий альв — информацией о порталах. Но обычные жители Свартальфахейма не стали бы делиться секретами с кем-то такого низкого происхождения; для них она была отверженной, а от тех, которых изгнали собратья, Лина сама воротила нос. Она и сама не до конца понимала, почему именно, но что-то упорно отводило её в сторону от королевства ночи, кошмаров и теней. Лина отчего-то знала, что, если однажды переступит границу, то ничего не будет как прежде.
Лишь один раз тропа её судьбы перехлестнулась с альвами, и эти три месяца Лина предпочла бы вычеркнуть из своей памяти навсегда. Слишком много вопросов оставляли они, и слушать ответы она не собиралась.

***

На имперской службе, у Лины в распоряжении был личный дирижабль, и, во времена проблем с изломами под хребтами Хрустальных гор, в Камбриллию можно было быстро и безопасно добраться по воздуху. Тогда Керсавийский орден активно сотрудничал с Императором и безоговорочно поддерживал все его инициативы, обещая поддержку — а славящийся своим могуществом камбриллийский Конклав, вне всяких сомнений, заставлял многих врагов Империи хорошенько подумать, прежде чем присоединиться к Альянсу в войне против, как они любили пафосно выражаться, узурпаторства и диктаторства Джозефа IV. Леса и походы Лина ненавидела.
Ей пришлось исходить много зловонных болот и гиблых топей по юности, когда она считалась агентом младшей лиги; чёрная и грязная работа всегда была ей ненавистна и напоминала о бедном детстве, когда за роскошный ужин считались дохлые трупы крыс. Именно тут, на Тропе Костей, природа начинала отвергать альвийскую часть Лины и отказывалась ей доверять. Лина всегда старалась избегать это место; оно мучило её неприятными видениями. Что-то ужасное здесь произошло, и ей совершенно не хотелось узнавать, что именно, возвращаться в прошлое на века назад. Она доверяла Юджину и его опыту следопыта, молча поспевая следом; раны на лице почти затянулись и превратились в нежно-розовые, отливающие на солнце рубцы.
Место, выбранное Юджином для ночлега, ей не нравилось. Ей здесь всё не нравилось. Температура вокруг падала, стремительно холодало; Лина хорошо знала это тошнотворное чувство, эти покалывания в пальцах, Само место обращалось к ней и требовало вернуться в прошлое. Вспомнить.
Она кинула пару сухих, выеденных термитами веток в яму у корней и подожгла. Лиловый огонь приветливо затрещал, и от него не шёл дым, как не было и запаха. Лина уселась на один из крупных корней, широко расставив ноги и утерев лоб. Дорога утомила её, и хотелось проспаться. Им обоим не помешало бы восстановиться до завтрашнего дня — но сначала требовалось пережить ночь.
— Записки, зарисовки, заклинания. Неинтересная магическая хрень, — уклончиво ответила она, осматриваясь вокруг. В отличие от болот Сейрам, местность тут была менее зелёной и живой. Исчезли реки, трава и солнце, остались только одни деревья, несколько метров в обхвате, могучие и пугающие своей корой, походящей на чешую старого дракона.
— Ты лжёшь, — Юджин уставился на неё, ожидая услышать правду, и Лина закатила глаза.
— Раз ты хочешь. Марлон — талантливый некромант, один из самых талантливых. Его считают безумным учёным, которого интересуют только создания, но это не совсем так. Марлон мечтал, что однажды у его чудовищ будет целое государство, где они смогут счастливо жить, повинуясь своему повелителю, и кушать стряпню Жозефины. В общем... он много с кем общается и много чего слышит — и слушает. И записывает. Ещё до того, как я ушла... Моё последнее задание...
Лина не стала углубляться в детали.
— Идёт какая-то игра. Уровнем повыше, чем наши с тобой проблемы, но затрагивает нас. Мне нужно прочитать его дневник, расшифровать, понять, с кем и о чём он общался в последнее время, о чём договаривался. Марлон, может, и не понимал, а я могу понять. Мы оба знаем, что обратно, в Айзенхам, я не вернусь. Этот дневник может защитить детей, и тебя. Если правильно распорядиться информацией — продать её нужным людям.
Поначалу, когда Юджин затих, Лина решила, что он вообще не ответит. Но суждение было ошибочным — он подал голос, и очень скоро.
— Дура, — хмыкнул Доу,  — безмозглая дура, вот ты кто.
Лина не стала церемониться и терпеть грубость, как не стала и молоть языком, а молча, резко подалась вперёд, намереваясь хорошенько врезать Юджину. Реакция у неё была быстрой, быстрее, чем у обычного человека, но Юджин не уступал и легко увернулся. Лина потеряла равновесие, чуть пошатнувшись на ногах, но сжала в кулак теперь уже левую руку и повторила заход с разворота на девяносто градусов. Эту руку Юджин успел перехватить и заломить ей за спину. Она всё-таки врезала ему, но уже в бок, локтём. Удар получился несильным, гад успел повернуться здоровым боком, и больно выкрутил ей запястье, а потом схватил локтём за шею — и начал душить. Оттолкнувшись ногами от земли, Лина навалилась на него всем весом и, пятясь раком, поставила подножку. Они оба упали на землю, недалеко от костра, и Юджину всё-таки удалось двинуть ей по щеке. Она зарычала и собралась с силами, вцепилась ногтями в предплечье и кувыркнулась. Нужно было усесться на него сверху, сдавить лицо коленями, и там уж продолжить, но подвело здоровье. Лина закашлялась — рёбра больно сдавило от удара, и она, стоя на четвереньках, выжидала. Когда Юджин подобрался достаточно близко, она, как баран, врезалась макушкой ему прямо в живот.
Эта схватка выглядела жалко. Их обоих сильно потрепало — раненное плечо Юджина давало о себе знать, а Лина теряла координацию и чувствовала слабость, удушающую получше наёмника. Им требовались передышки после каждой попытки нападения, и что время, что силы в очередной раз растрачивались на пустые потасовки, возникшие на почве старых обид и ревности, мешающих им сработаться снова, по-настоящему.
План провалился, и теперь уже Лина оказалась на земле. Спиною она чувствовала почву эндервейского леса, древнюю и мерзлотную на тысячи миль вниз. Юджин навалился сверху, сдавил оба запястья и также прижал к земле, навис и хмуро, но почти спокойно смотрел на неё. Глаза Лины же горели от ярости; она хрипло закричала от злости и бессилия и подалась вперёд, пытаясь вырваться, но Юджин держал крепко.
— Бездна! Когда ты займёшься поиском детей, а не своими бабскими истериками?
— Тогда же, когда ты, наконец, перестанешь мешать мне делать мою работу, — процедила Лина сквозь зубы. — Защитить Лиссу и Арона — мой долг. Как и тебя, чтобы ты мог защищать их дальше. Ты мне не помогаешь!
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:19:42)

— Граф фон Шенбург, амир Али, Натан Шлиссенбург, Гомлец Бьёденс, магистр аз-Загалл, — перечисляла Каролина, загибая до ослепляющего блеска отполированные, заострённые ногти. Алое кружево прилипало к её нежной коже и не давало простора фантазии — всё и так выставлялось напоказ; она всегда сидела закинув ногу на ногу, и от того ткань платья ползла ещё выше.
— И ещё десятки вариантов. Десятки богатых, известных, подходящих тебе по рангу мужчин, готовых рвать друг другу глотки за право обладать твоей рукой. Вместо того, ты выходишь замуж за бездомного, грязного, вонючего и блохастого пса. Не изволишь ли объясниться?
В её ореховых глазах Лина видела разочарование — такое редкое чувство, что Каролина испытывала к своей воспитаннице. Игрушки-ребёнка из детдомовской злюки не вышло, но они остались соратницами и подругами, знающими, когда уйти в тень, когда — подобраться поближе к новому министру, а где, напротив, подсказать главе тайной канцелярии, что неугодный им чиновник нечист на руку. И вот теперь Лина, её Лина, добившаяся таких высот, предавала Каролину и просто вытирала об неё ноги. Каролина отчаянно не могла понять, где промахнулась, где упустила момент, когда воспитанница отбилась от рук, вбила себе в голову невесть какую чушь, и, Бездне ведомо, в какие чары угодила. Других объяснений у неё попросту не находилось.
Лина лишь лениво повела плечами и пригубила травяной отвар. Она не считала нужным отчитываться перед Каролиной — уже давно переступила грань того возраста, когда должна была, и давно отплатила наставнице.
По сути, их союз с Юджином никому не мешал и не предавал доверие Империи. Наёмник и наёмник, пускай стервятник, да хоть вальравен. Глупо было рассчитывать, что агенты империи, беззастенчиво использующие секс как оружие, сами оказались бы фригидными и бесчувственными машинами из шестерёнок, добровольно отказывающимися от проверенных любовников. А что до стервятников — те вообще , по слухам, и мать родную продавали, и детей за хорошую цену. Ни роду, ни племени, ни имени — ничьи сыны, ничьи братья, ничьи мужья.
Не угроза императору. Не ровня Лине, как выразилась бы Каролина.
Статус Лины не позволял ей жить так, как хочется, но позволял жить в роскоши и достатке. Откровенно говоря, для её положения логичным было вообще никогда не выходить замуж, а если и да — то следуя дальновидному и продуманному расчёту, за графа, герцога, геосского амира, главу ордена или человека подобного высокого служебного положения. Тогда можно было бы или создать новую подставную личность и прятаться в дальних горах, скрываясь от пристального дворового ока, или, напротив, искать себе двойника-замену, алиби, или образовывать союз с чародеем на почве общих интересов к исследованиям.
Мадалина Кройциг относилась к тому типу женщин, о которых всегда думали, что они никогда замуж не выйдут. Она прожила уже почти половину века, и с каждым годом всё больше и больше подтверждала свою репутацию. А тут — взяла да и надела кольцо, без каратов, камней, жемчугов, блестючек. Даже не из малахита или яшмы. Какой-то дешёвый, распространённый металл, и сопливая гравировка. Иными словами — безвкусица. Кто бы ни подарил такое украшение Лине, в драгоценностях не разбирался совсем, а уж в стоящих бирюльках — так и подавно. 
— Ты носишь его ребёнка. Зачем? — от Каролины не скрылось положение той, кому она некогда даровала свою фамилию. Лицо у Лины округлилось, как и живот, и, пускай он ещё и не выпирал, сама она немного как будто светилась. Стала яростнее, злее и чуть ли не кидалась на всех сорвавшимся с цепи василиском.
— Срок был поздний, когда узнала.
Ей не хотелось поднимать эту тему. Лина так и не смогла свыкнуться с мыслью, что у неё будет дитя. С одной стороны, ей было противно знать, что она даст жизнь чему-то толкающемуся изнутри, чему-то чистому — не в плане невинности, а в плане наполненности, и в этот сосуд польётся грязь и смрад всего мира. А с другой... Ей не хотелось погружаться в размышления, и, тем не менее, в ней просыпался материнский инстинкт — тот самый, который они проходили на занятиях. Теперь Лина готова была перерезать глотки целому взводу и умереть самой, но то, что шевелилось в животе — оно должно было жить.
Каролина её не понимала. Лина сама себя не понимала. Может, Юджин понимал, но Лина сомневалась.
— Брось. Отдай в приют. Не порти себе жизнь, Лина. Я дала тебе целый мир, а ты отказываешься. Да кто он такой? Никто. Грязь на сапогах. Грубиян, мужлан и пьяница.
Почему всё-таки Юджин? Каролина была права — Лине уже делали предложения, и совсем не так. Делали люди видные, обеспеченные, те, у которых она могла взять много чего — попросить выкупить для неё валедирийские библиотеки, построить лаборатории. У Лины был дирижабль, а они могли купить ей десять. Юджин мог или отрезать палец с жертва и мародёром притащить кольцо, или купить такое, безыскусное и безвкусное.
Однако он мог ей противостоять. Другие, пускай и разговаривали с ней наравне, могли пуститься в длинные содержательные беседы и спорить, инстинктивно опасались Лину. Кто-то знал об её альвийской половине, кто-то догадывался, а кто-то и не ведал; и всё-таки все они чётко ощущали нечто иное, хищническое в ней. И не могли справиться со страхом, не могли выступить достойным противником. Юджин же не только по-настоящему дрался с ней — он всегда знал, когда мог ударить по лицу или в живот, а когда нежно, почти ласково сомкнуть пальцы на шее; он никогда не давал ей права командовать собой. Он был диким, в деталях и в целом, и в этом они с ним были схожи. Лину одновременно как невероятно злило то, что он отказывался её слушаться, так и радовало.
Он мог выдерживать её в постели. Тут дело было даже не в том, что он прислушивался к ней — напротив. Во многом, если не во всём, он был груб, быстр, жаден, не умел ждать, не хотел ждать, не догадывался, что можно иначе. Лине все эти хитрости и «женские штучки» были нужны на одной работе, а тут, с ним, она могла вернуться к природе — и тогда их секс напоминал скорее попытку подраться. И это было восхитительно. Тем не менее, Юджин не был единственным мужчиной, который так умел. И всё-таки только он несколько раз прижимал её к стенке, или вдавливал в матрац, и, не обращая внимания на угрозы, обещания сжечь и однозначные «нет», распалял в ней жар.
На одном сексе, впрочем, отношения не строились. Только разве что если нужно было выкрасть какой чертёж.
Он воспринимал её как женщину и относился как к женщине, и она рядом с ним чувствовала себя женщиной. В этом плане, Юджин не считал её себе равной — он никогда не заявлял, что женщинам нельзя носить брюки, или занимать высокие посты, или ещё что; но всё-таки... в империи к этому относились по-другому, совершенно иначе, а Лина как нельзя острее начинала замечать разницу между представителями разных полов рядом с ним. И это её всё больше и больше бесило.
В перечне доводов, почему она выходила за него, было больше негативных причин, нежели чем положительных. Помимо того, каждый из этих доводов можно было бы опровергнуть другим, более логичным и прагматичным аргументом, кроме одного-единственного, последнего, потаённого и главного.
Лина всё-таки его любила.
И любила страшно. До ломоты в рёбрах, хрипа в горле, бессонных, ненавистных ночей, когда он восстанавливался после ран. До жгучей и отравляющей ненависти — когда не был рядом.
— Это тебе он никто.
— А тебе?
— А мне он — всё. Нет, не всё. Больше.
Каролина тогда только горько усмехнулась.
— Предупреждаю по-матерински — ты об этом ещё очень горько пожалеешь.

***

Soundtrack

Кто летит за пургой из обители молний,
Тот единственный в силах шагнуть через край.
Так гряди из-за гор, из-за синего моря,
И у этого мира меня — забирай эту ложь,

Горе, нежить и небыль,
Я стеклянный сосуд со свечою внутри;
Мы отвержены — что ж, упади же из неба
И у этого мира меня забери!

И навеки меня забери!
Слышишь, в небо меня забери!

Он не понимал. Не понимал, под какой удар ставила Лина и его, и детей, с самого начала. Для тайной канцелярии они заведомо становились если не врагами, то субъектами, переходящими в раздел подозрительных и необходимых для проверки. Дети-то ладно, а вот Юджин... Сколько бы раз Лина не видела его в действии, не знала, каких монстров и как он убивал, она не переставала переживать о нём.
Главным было то, чтобы никто не заподозрил — надо же, Мадалина Кройциг печётся о сохранности своего лююбовничка, чуть ли не кудахчет. Когда они разделились в Айзенхаме, она не могла остановиться, и дважды в неделю проверяла по хрустальному шару, что с ним происходит. Заставала его и помацанного, и в здравии, и в борделе. Но за Юджином никогда по-настоящему не охотился никто из правых рук; Лина бы никогда не простила себе его смерти.
Если кто-то и мог решать, когда, где и от чего умирать Юджину, так это право принадлежало ей одной. Они в том поклялись — друг другу.

В какой-то мере Лина и не могла винить Юджина. Он оставался наёмником и «стервятником», был далёк от шпионских игрищ и мало что понимал в политических дрязгах, тех, которые велись не ради лишнего куска земли или девственности какой принцесски, а ради абстрактного, придуманного монархами будущего. Ради вымышленных символов власти. Пока Лина оставалась в живых, её дети всегда были в опасности — нет способа лучше достучаться до родителя, нежели чем похитить его детей. Она и сама выполняла такие задания, с отвращением наблюдая за рыданиями матерей и жалкими попытками отцов спасти своих чад без выполнения условий, но, родив Арона, начала понимать силу этой привязанности. Лина не питала иллюзий — теперь, когда она вновь оказалась видимой для агентов тайной канцелярии, за ней придут, и убить всех ей не удастся. Она поступала правильно, а, возможно, в ней продолжала говорить боль от слов Юджина — это твоя вина.
И поэтому хотелось сделать ему больнее. В ход пошли ногти и зубы.

Это был не секс, это была битва. С её стороны — попытка оттолкнуть, спихнуть, всё-таки задеть. Потом, тягучее желание пошло от живота, там, где он касался её, и Лина начала ёрзать, потом — её захватила та тёмная страсть, которой Юджин не поддался в покоях замка Машегге. Ей требовались силы для излечения, а эмоции Юджина были наполнены похотью, чем-то масляным, тёмным, липким.
Но на большее его не хватило, и Лине так и не удалось ничего получить для излечения. 
— Нет.
Она придвинулась к нему, нависая над лицом наёмника; чёрные волосы вороновьим ореолом окружали лицо. Она вся раскраснелась, чуть запыхалась, и зелёные глаза горели злобой — правда, теперь другой. Собственнической, алчной. 
— Слышишь меня? Ещё раз увижу эту шлюху рядом с тобой — сожгу обоих к Бездне. Ты мой, мой, мой, мой — и только.
Она чуть ли не прорычала эти слова, и каждое было пронизано сталью — истиной. Всё так и было. Вместе они или порознь — Юджин принадлежал ей одной, и ничто и никто не были в силах этого изменить.
— А теперь давай мне свою чёртову руку.
— Что, откусишь?..
Она не стала обращать внимания на шутку — перехватила ладонь, нахмурилась и стиснула, подводя к бедру. Не одним способом получит разрядку — так другим.
Он сам начал.

***

Тропа Костей не была болотом, но была топью смерти. Здесь обитало нечто чудовищное, омерзительное в самом своём естестве, неукротимое. Здесь пролилось много крови, а под ногами хрустели кости; не было видно света, и вокруг жирных, извивающихся змиями корней сгущалось мрачное, безнадёжное, удушающее ничего. Может, потому Лине и было тут так хорошо, спокойно и приятно. На грани смертельной опасности, у края пропасти, она всегда чувствовала себя комфортно.
Сейчас Лина навалилась на Юджина сверху, перекатившись на живот. Левую ногу она закинула на него бескомпромиссно, а в руке крутила кольцо — его кольцо на верёвке. Не снимал. Не пытался снять чары. То ли назло ей, то ли не захотел.
Она поначалу собиралась бросить своё обручальное в жерло вулкана, посмотреть, как оно расплавится в лаве. А потом — почему-то не стала, отменила поездку и оставила на потом. В какой-то момент, Лина настолько привыкла обходиться без Юджина, что, подцепляя взглядом кольцо, перед глазами не вставал его облик — только где-то на задворках памяти что-то шевелилось, пытаясь напомнить, но ей без труда удавалось подавлять признаки сентиментальности. Издержки материнства.   
— Когда всё это закончится... — Лина задумчиво закусила губу. Потом она чуть приподнялась, запрокидывая голову — так, чтобы смотреть на Юджина, и так, чтобы он смотрел на неё. — Возвращайся к детям, Юджин, — сказала она, переползая повыше. Её всегда раздражала их разница в росте, в то время как Юджина она страшно забавляла — он не преминовал воспользоваться возможностью подшутить или переставить её во время ссоры. Знал, как страшно разозлиться Лина, почти что до огненных шаров. Знал и наслаждался.
— Они скучают по тебе. Со мной многим не делятся — говорят, я не прощаю ошибок и оступков. И смотрю на них... как на пустое место. По крайней мере, что-то в таком духе.
Лисса в большой степени старалась впечатлить мать. Это с отцом у неё было практически полное взаимопонимание — любовь к охоте, стрельбе и холодному оружию. Арон же пошёл в Лину, и живо интересовался всем тем, до чего ему позволяла дотягивать Лина, а в особенности — алхимией. У Лиссы же магия получалась плохо, и, помимо того, она росла нескладным подростком, с чересчур длинными руками и ногами. Лина знала — пройдёт время, и Лисса округлится там, где надо, научится управлять своим телом. Может, она и правда была слишком требовательной к детям. Она тяжело вздохнула и отпустила кольцо, поудобнее устраиваясь на Юджине. Ей потребовалось много месяцев и много сил, чтобы собраться с этим признанием — во многом тому поспособствовал выпущенный пар.
— Я... была неправа, когда настояла на вашей разлуке. То, что происходит сейчас — моя вина, я признаю. Тебе стоило обучить их. Мне жаль, что так вышло. Возвращайся к ним, Юджин, — повторила она, — дети нуждаются в тебе, в своём отце. Они смогут оставаться в твоём свинарнике... я хотела сказать, в твоей хижине. Им будет полезно.
Нет, она хотела сказать в свинарнике, но это было не так важно.
Гордость не позволила добавить к уже сказанному — возвращайся ко мне и больше не оставляй. Скорее всего, Лина просто не верила, что у них получится. Лина встряхнула волосами и изогнула губы в улыбке — кривой, рваной, насмешливой.
Юджин мог заметить — в растерянной попытке защититься. Неудавшейся.
Может быть, за неё всё и так сказали глаза.
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:19:49)

Юджин был однозначно бесталанным в области искусства. Никакие пародии у него не удавались, но эта попытка вызвала у Лины короткий приступ смеха. Она потёрлась носом об его плечо, забирая тепло, и чуть прогнулась в пояснице. Он ясно выразил свою позицию: Асшай был хорош не из-за тёплого климата или моря рядом, а из-за удалённости и тишины. Лина не могла представить картинку в голове, где бы она, Юджин и их дети жили счастливой семьёй; тренироваться в Асшае было бы проблематично, слишком комфортабельные условия. И, тем не менее, посыл его предложения был совершенно иным — он не собирался её отпускать или сдаваться на их отношениях. После пяти лет разлуки, за которые ни один не послал другому весточку, ограничиваясь шпионажем исподтишка, тяжело верилось в разумность подобного решения. Лина закусила губу, пережёвывая и обдумывая предложение.
— Сделаем по-твоему.
Такую фразу Юджин слышал от неё дважды: когда они собрались проходить через Тропу Костей в первый раз, и Лина, оскорблённая позавчерашней попыткой наёмника окрестить её шлюхой, согласилась работать сообща; второй — перед свадьбой. Из её уст это скорее звучало насмешкой... злым розыгрышем, шуткой недоброжелателей, но Лина действительно собиралась прислушаться к нему. Ей нужна, необходима была цель, за которой она сможет устремиться, даже если — особенно если — она осознанно пускалась в пучину безнадёжности. Её шансы на выживание были небольшими, но мнимая иллюзия победы отрезвляла.
Лина зажмурилась, вжимаясь в Доу. Она пыталась определить, где сейчас находятся агенты — ей нужно было нащупать нить Рэйманда, жёлто-оранжевую, как морошка, и ленточный путь Эмунда, тёмно-синий. Наблюдать за ними из леса было удобно — здесь было сосредоточение магии и концентрация фейри, и Лина терялась на огромной территории. Она могла бы оказаться где угодно, и точно определить её местоположение или физическое состояние было нельзя. Но точно так же связь работала и в обратную сторону — на паутину, связывающую агентов, накладывался флёр, замыливал ниточки, и достучаться до бывших соратников становилось практически невозможным.
Лина оставила попытки и потянулась губами к шее Юджина, оставить два поцелуя, но что-то отвлекло его внимание.
— Юджин? — она приподнялась на локте,  тут же напрягаясь. Сладкая нега спала с тела, и Лина приготовилась нападать. Но что бы ни потревожило Юджина, она ничего необычного не заметила. Только почувствовала, как подул аномально холодный ветер и как зашелестела листва на деревьях, будто переговариваясь.
— Что произошло?
Лина потянулась к штанам и, сщурив один глаз, оглядела рубашку — несколько пуговиц оторвались стараниями муженька. Но это ничего, она быстро справится и заделает прорехи, не впервой.
[nick]Мадалина Кройциг[/nick][status]гори, сука, гори[/status][icon]https://i.imgur.com/GHInV6s.jpg[/icon][sign]Мадалина Кройциг, 75 лет, владелица магазина антиквариата и зелий, мать двоих оболтусов, в прошлом — имперский шпион и боевой маг тайной полиции. [/sign]

Отредактировано Тэйэр (21-07-2019 01:19:56)