Стефанн Беннатор лежал в глыбе магического, слабо светящегося в полумраке льда, как никогда похожий на зачарованного принца из старых легенд: руки, расслабленно лежащие вдоль обнаженного тела, спокойное, ничего не выражающее лицо, разметавшиеся белые волосы и почти такая же мертвенно-бледная кожа. В легендах, правда, чаще говорилось о зачарованных девах, но за неимением девы...
Гипнос смотрел на тело кузена почти с нежностью - как на драгоценный материал, добытый с огромным трудом. Весь этот месяц он следил за тем, чтобы поддерживать его в надлежащем состоянии, защищая от разложения и тлена, и сейчас бывший наследник Атропоса пребывал почти в таком же состоянии, в котором его душа была извлечена, вырвана и заточена в несгруд. Даже лучше - стараниями Полумертвого все ранения, полученные кузеном во время битвы с Культом, были аккуратно залечены и зашиты.
И почему-то все это время Гипнос неосознанно оттягивал тот момент, когда это отличное тело можно будет использовать в ритуале. Хотел этого до безумия, до бессонных ночей, когда у него бешено колотилось сердце и тряслись руки от одной мысли о возвращении брата. Настоящего, живого Вилрана.
Во многом эта заминка была, конечно, обусловлена отсутствием Кайлеба Ворлака. Гипнос без колебаний признавал, что без помощи более опытного некроманта проведение ритуала такой сложности может стать для него непосильной задачей. Может стоить ему самому слишком многого. Гипнос сказал бы "жизни", если бы не стоял все это время одной ногой в могиле. Правой ногой.
Отец не одобрял. Да, согласился с просьбой Ворлака - как соглашался и со многими другими просьбами Гроссмейстера Культа, звучавшими как давно обдуманные и принятые решения - но не одобрял.
"Если все получится, если ты переживешь это и сумеешь вырвать душу Вилрана из посмертия, то в лучшем случае получишь себе новую игрушку, но не сможешь вернуть своего брата".
Так он говорил. Но он не знал, насколько тесной стала связь близнецов - даже по меркам Беннаторов, всегда приходящих в мир парами. Как не знал и о том, насколько зыбкой стала почва под ногами его единственного оставшегося в живых наследника.
Гипнос действительно терял всяческую опору. Его город, измученный суровыми условиями, раздираемый на части нежитью, Культом и необходимостью войны, продолжал медленно умирать, в его доме жили чужие люди, и он стал похож на змеиное гнездо, где каждый вынашивает свои собственные, ему одному выгодные планы. Его отец вел свою игру, все условия которой держал в тайне даже от сына - и Гипнос, в свою очередь, начал собственную. Укрытие для Вивьен де Трайх было рискованным предприятием, но ему казалось, что этот риск оправдан.
Источник, о котором она говорила. Что, если в конце концов у них все получится? Вилран будет жив в теле Стефанна, а сам он - обретет здоровье, о котором грезил?
Он сам понимал, насколько оторваны эти мечты от реальности. Горела война - уже без подковерных интриг, настоящая война, расколовшая Альянс на две части, ослабленные правители Атропоса бросились за помощью, и больше нельзя было быть уверенным ни в одном сказанном или услышанном слове.
Не верить никому, кроме мертвецов. Мертвецы умеют хранить тайны. Мертвецы - и воскрешенные. Если Вилран вернется - у него появится один-единственный союзник, которому он сможет доверять.
Или соперник, который его уничтожит?
Нет. Брат никогда его не предаст.

- Мы скоро будем вместе, Вил... - прошептал Гипнос телу Стефанна Беннатора и прикоснулся мертвой рукой к корке льда, покрывавшей холодную щеку. Вилран молчал, но Гипнос знал, что он хотел бы этого. Хотел бы обрести новую жизнь - и он даст ему ее.
Несгруд обжигал сквозь тонкую ткань рубашки.
Гроссмейстер вернулся, как всегда, внезапно - ураганом, как умел только он, - и замок Беннаторов сразу наполнился отзвуками его голоса и шагов. Ворлак умудрялся быть везде и сразу, и Гипнос знал, что сегодня он будет и здесь.

- Да... - Гипнос облизнул потрескавшиеся губы. В глотке было сухо, и хриплое слово пришлось подкрепить согласным кивком. Он действительно чувствовал свои плечи — левое точно, — и тяжелую ладонь Кая, сжимавшую его.
Эта ладонь станет цепью, связывающей его с живым, осязаемым миром, когда он шагнет за Грань. Так далеко и глубоко, как ему еще ни разу не приходилось. Гипнос поднимал умерших и слышал их голоса, как и всякий некромант, но вернуть человека, погибшего десять лет назад... Даже Гроссмейстер не был уверен, что это возможно — и все же поддержал его в этом желании, граничившем с безумием. Поддержал, не задавая вопросов и не чиня препон, раздобыл тело, идеальное, по мнению Гипноса, для вместилища брата, и сейчас поддерживал, протягивая молодому некроманту наполненный наперсток.
Гипнос кивнул, принимая его здоровой рукой. Личные вещи Вилрана были здесь — его маленькая сейчас белая рубашка, отороченная кружевом, его лютня, из которой из них двоих только он и мог извлечь хоть какой-то звук, его крохотный, почти игрушечный клинок, подаренный отцом на восьмилетие — странные вещи, принесенные из детской, нелепые в этом подвале, рядом с замороженным телом, между начертанными зловещими рунами.
Помогут ли они отыскать Вилрана среди бесплотных теней, воззвать к его разуму, достучаться до его памяти?
Гипнос глубоко вздохнул, запрокинул голову, одним глотком выпивая махонький наперсток. Пересохшее горло сжалось, обожженное абсентом, горький полынный привкус заполнил рот, дыхание перехватило. Некроманта качнуло, когда крепкий алкоголь ударил в голову, но жесткая рука Гроссмейстера удержала его.
«Спасибо», - хотел было сказать Гипнос, но головокружение продолжалось. Он никогда не пил ничего столь сильного, прекрасно понимая, какие проблемы ждут его после, и сейчас не был готов к тому, что ощутит на себе его действие так скоро. Свет холодных магических светильников смазался, размылся, будто на бумагу с краской щедро плеснули воды, тело Стефанна Беннатора превратилось в далекий белый силуэт. Это был пока еще не Вилран, нет, Вилран был с ним, часть его — внутри головы самого Гипноса, холодная щека на его плече, костяная рука — обнимала Гипноса за шею. Он все еще был с ним, связанный общим исковерканным телом, но уже совсем скоро обретет свое собственное. Добытое для него с боем. Совершенное...
- Душа, заблудшая во тьме, услышь мой голос, - некромант говорил негромко, но в его собственной голове слова воззвания гудели набатом. - Ответь на мой зов и вернись в мир, обрети новое тело, вдохни дыхание жизни, отнятой у тебя слишком рано... приди ко мне, брат мой, Вилран!
Он вложил в эти архаичные слова всю силу убеждения, на какую был способен, по капле с каждым звуком вливая силу, какой хватило бы для поднятия доброго отряда мертвецов. Все то, что испытывал к брату — к еще живому, нахальному, насмешливому, порывистому, горячему, чуткому, верному, ненавидимому, обожаемому Вилрану...
«Любовь — это боль». Так он сказал Вермине.
И боль эту вложил тоже. Щедро, ничего не укрывая ни в одном уголке сознания.
И закрыл глаза, чувствуя, что отдаляется все дальше и дальше от собственного тела, от ощущения холода подземелья, уже не чувствуя ни запахов реагентов, ни боли в уставших мышцах — ничего, кроме прикосновения ладони Гроссмейстера, якоря, который выдернет его обратно, если что-то пойдет не так.

***
Сначала темнота под опущенными веками еще бликовала отсветами магических факелов — с каждым ударом сердца все бледнее и дальше. Затем сгустилась, уплотнилась и стала беспросветной.
Он стоял один посреди бескрайней черноты, впервые в жизни не чувствуя себя привязанным к громоздкому, увечному телу. Дух его был быстр и легок, и пока оболочка Гипноса Беннатора продолжала все глубже проваливаться в транс, сущность ринулась вперед со скоростью мысли, пока чернота не сомкнулась, как вода, со всех сторон.
Каким он должен быть — мир, населенный блуждающими душами? Каждый видит его своим?
Гипнос уже видел его однажды — когда отправлял свое сознание в него под действием своего собственного зелья, испытанного на пленнице-волчице. И сейчас он вновь предстал его глазам: искаженный, мертвый Акропос, частокол неестественно-высоких, остроконечных, как черные пики, домов, наползавших друг на друга, кренившихся над неровной мостовой. Мир осязаемых теней и бесконечных голосов: шепота, смеха, глухих рыданий и неразборчивых, сдавленных проклятий. Сколько их здесь — людей и нелюдей, погибших за всю историю существования мира? Миллионы? Миллиарды?
Как найти среди них душу ребенка, умершего десять лет назад?
- Вилран! Брат!
Они зашевелились вокруг него, отделяясь от стен домов, выползая из булыжников мостовой, по-паучьи спускаясь с верхушек мертвых деревьев — души и тени, вечно странствующие в этом безнадежном мире, чувствующие того, кто не являлся частью их призрачной армии, так отчаянно рвущиеся глотнуть хоть немного настоящего живого тепла, тянущие к нему руки.
- Прочь... - Гипнос отступил на шаг, легко, без усилий уворачиваясь от их цепких бледных пальцев. Пусть среди них он был чужаком, но здесь он чувствовал себя куда свободнее, чем в реальности, где его тело давно уже осело бы на пол опустевшим, неуклюжим мешком, если бы не Кай. - Пошли прочь!
Он зашагал быстро, поспешно, ощущая себя сияющим огоньком, залетевшим в плотный серый туман. Они видели его свечение, чувствовали его жизнь, и слетались к нему, как черные мотыльки; бесполезно было спрашивать у них помощи. Сейчас хозяевами были они, а ему, непрошеному гостю, следовало как можно скорее отыскать того, за кем он явился, и покинуть их. Ради своего же блага.
Но сейчас они пока еще были слабы и неуверены. Здесь не было Вилрана — чтобы найти его, следовало шагнуть дальше.
Времени здесь не было, как не было ни направления, ни расстояния, но Гипнос догадывался, куда ему идти — он видел свой дом, его искаженное отражение в этом мире, его игольно-острые башни, врезающиеся в низкое серое небо. В его сне Вилран был там, облаченный в белое, занявший отцовское кресло, с леди Герцерой, застывшей у его левого плеча. Окажется ли он там и сейчас? Будет ли таким же, как тогда?
Гипнос устремился к дому, и тени пошли за ним, незаметно для глаза нагоняя, сокращая дистанцию. Пока что его еще не взяли в кольцо, но если он будет медлить — придется прорываться сквозь их ряды. И это будет ох как непросто: они становились все быстрее и увереннее, а вот он...
Некромант ощутил это не сразу. Просто в какой-то момент земля под бесплотными ногами его духовного тела стала вязкой и мягкой, ступни задерживались в ней, будто сами камни цеплялись за них.
Затем он разглядел: не камни — руки. Тысячи бесплотных ладоней проступали в булыжниках мостовой, хватали его за ноги, замедляли, тянули к себе. Пока всего лишь на доли секунды, если понятия о времени вообще были применимы к этому месту.
- Прочь!
На этот раз он воспользовался собственной силой, чтобы отбросить их. Уничтожить магией, прокатившейся волной, обратившей ладони в прах и пепел, вспыхнувшей ярким огнем, подобно зарождавшейся звезде.
На какое-то время мертвый мир вокруг него замер. Стихли шепоты и стоны, умолк даже вездесущий ветер, завывавший над крышами и в провалах окон.
Затем звуки вернулись — и на этот раз в голосах звучало торжество и упоение. Теперь они почувствовали его, теперь они точно знали, где он. До этого на его свет слетались лишь мотыльки — сейчас свечение заметили твари посильнее.
Не теряя больше несуществующего времени, Гипнос поспешил к лестнице, к бесконечным ступеням, уводящим вверх, насколько он помнил, в башню, в зал... Но вели они здесь не вверх, а вниз, зеркально отражая реальность, и некромант мчался по ним, перепрыгивая через ступени, мимо ответвлений и коридоров, мимо стен, в которых проступали бледные лица, мимо зеркал, в которых за его плечами отражались те, кому он не хотел смотреть в глаза. Дальше и глубже. Туда, где ощущал бесплотный, холодный осенний аромат — жасмин, мирра, кардамон, белая роза...
Здесь не было света, и очертания города меркли с каждым шагом. Камни под ногами вновь превратились в черноту, по которой он ступал, вновь и вновь призывая Вилрана. А за ним шли тени, увеличиваясь, набирая силу — безмолвные, бесконечно опасные.

***
То место, где в реальности был отцовский зал приемов, в этом мире стало вместилищем темноты, в которой терялись и пол, и стены, и потолок. И лишь в дальнем конце слабо, горячечно вспыхивал тусклый огонек.
Вилран. Его сущность Гипнос узнал бы всюду.
- Брат...
Он услышал. Поднял голову — маленький, хрупкий ребенок с черными провалами глаз и скорбно, немо сжатыми губами. Совсем не такой, какого Гипнос видел в своих снах, и не тот, которого знал в настоящей жизни — потерянный, испуганный...
Озлобленный.
- Чего ты хочешь? - его высокий голос эхом прокатился по залу. - Уходи.
Он обхватил руками призрачные колени. Длинные белые волосы закрывали изможденное лицо.
- Вил, - Гипнос медленно приблизился, с каждым шагом все больше убеждаясь: что-то здесь не то. Так не должно было быть, не таким должен был оказаться язвительный, насмешливый, живой Вилран, все эти годы незримо беседующий с ним. - Это же я, Гипнос! Я так... долго по тебе скучал.
- И я тоже, - Вилран впервые перевел на него взгляд, пустой, бесконечно усталый. - Я ничего не помню... Что произошло? Я все ждал, что вы заберете... ты, и отец... и тетя, но никто не приходил. Никто не вернулся за мной...
- Я уже здесь, - Гипнос опустился рядом с ним на колени, привлек к себе холодную призрачную фигурку, обнимая. - Я не мог прийти раньше, но хотел все эти годы. Клянусь тебе! Теперь я тебя заберу, и все будет как прежде... даже лучше, Вил! Обещаю.
- Лучше? - Вилран все еще медлил, не веря ему. - Ты хочешь вернуть меня назад? Там была боль...
- Не будет боли! - решительно отрезал Гипнос, крепче прижимая его к себе. - Больше не будет. Ты будешь со мной, сможешь делать все, что хочешь, сможешь снова жить. Ты так мне нужен!
- Я нужен тебе?
Гипнос чувствовал, как за его спиной, там, где оставался невидимый выход из зала, появились тени. Здесь, в глубинах, они были сильны, они отрезали ему путь к отступлению, преградили проход своими гибкими, подвижными телами. Но все это было неважно: Вилран ждал ответа.
- Да, - прошептал Гипнос, и слабое дыхание его все еще живой сущности шевельнуло белые волосы на макушке брата.
Кажется, Вилран всхлипнул. В следующий миг тонкие прозрачные руки сомкнулись на шее Гипноса в ответном объятии.
А еще через мгновение черные тени, идущие за ним по пятам, обрели плотность и форму, разом накидываясь на некроманта.

Здесь, за Гранью, не обремененный своим искалеченным, немощным телом Гипнос был быстр и силен - если, конечно, вообще можно было говорить про силу и скорость в месте, на которое не действовали законы реального мира. Он рванулся в сторону, подхватывая за собой брата, и дрожащая призрачная сущность впилась в него бесплотными пальцами, вросла, как некогда близнецы и родились сросшимися.
Но они - те, кому он не знал названия, да и не хотел его давать - были быстрее.
Их юркие, словно у речных угрей, черные тела вспороли пространство, нагоняя, настигая. Руки вытянулись вперед - и в следующий миг нестерпимо острая боль пронзила все существо некроманта: когти тварей, обитающих в посмертном мире, вцепились в спину, разрывая плоть, раздирая позвоночник, добираясь до самого нутра.
Его крик слился с воплями безымянных чудовищ. Они терзали самое средоточие его магии, то хрупкое, неощутимое, что держалось на чужой, добровольно пожертвованной жизни...
Гипнос не слышал Кая, не чувствовал, что происходило с его телом там, в реальном мире, но ощутил резкий рывок. Будто его, и без того пронзенного чужими когтями, подцепило крюком и с силой потащило назад, к холоду каменного пола, к свету и жизни.
Последним, что он слышал, были хриплые, разочарованные вопли, злобный многоголосый хор, бессильный вой тех, у кого отняли законную добычу.

Должно быть, так мог чувствовать себя младенец, вырванный из темноты материнской утробы и впервые в жизни вдохнувший холодный воздух. Ужас. Оглушающий резонанс звуков. Многообразие запахов. Ледяная твердость заклятья, державшего новое тело – чужое, незнакомое тело, крупное, громоздкое, неповоротливое. Паника. Сумятица в мыслях. Сотни и тысячи вопросов…
Нет, вопрос был всего один. Не вопрос – приказ, отданный резким, каркающим голосом человека в темно-бордовом плаще, человека с холодными, жесткими глазами убийцы. Человека, готового в то же мгновение отправить его обратно в черноту и ничто.
Он молчал, не зная, как назвать себя, не помня, как именно это сделать. Он выдохнул, и его дыхание облачком белого пара растворилось в воздухе подземелья. Он крикнул, но из раскрытого рта не вылетело ни звука – лишь жуткое, сиплое шипение, словно у утопленника или задушенного. Следы пальцев, которыми Кайлеб душил Стефанна Беннатора, ярче проступили на бледном горле.
В ладони его мучителя замерцали магические разряды, воздух сгустился, собираясь в оружие, способное одним ударом обратить его в прах, и он распахнул глаза, беззвучно застонал, пытаясь освободиться от сковавшего магического льда, отшатнуться, ускользнуть, как животное, которое удерживают на прицеле. Достаточно было сказать имя, но он не помнил его, а если бы помнил – не смог бы произнести…
- Вилран!
Голос принадлежал не ему.

- Вилран... – Гипнос снова позвал брата по имени, задыхаясь, тщетно пытаясь приподняться с кресла, куда его отбросил Гроссмейстер, спасая ему жизнь. – Кайлеб… нет! Стой!
Некромант с усилием подался вперед, вцепившись пальцами в подлокотники – и тут же накрыло волной боли. Гипнос был привычен к боли, он был уверен, что знал все ее оттенки и вариации, все ее разновидности и названия, но это было нечто совсем новое. В груди, где-то в самой глубине тела, словно открылась кровоточащая рваная рана, заставившая скорчиться, сжаться в черно-белый клубок в инстинктивной надежде защитить уязвимое место.
Вот только это не была рана. Гипнос чувствовал, как магия его тела устремляется к эпицентру жгучей боли, словно вода к пробоине, и уже догадывался, что произошло. Ритуал, проведенный десять лет назад, заплатка, удерживающая его жизнь, печать, поставленная Герцерой Беннатор, любящей, отважной Герцерой, пошатнулась, когда когти бесплотных тварей и сила Кайлеба Ворлака разрывали его в разные стороны.
Во рту застыл солоноватый вкус крови, и Гипнос не удивился, когда поднес живую левую руку к губам и увидел пальцы окрашенными багровым. Перед глазами все расплывалось, но он знал, куда смотреть: алое пятно – худощавая фигура Ворлака, белое – Вилран.
Не Стефанн Беннатор – Вилран. Его брат, возвращенный к жизни. У него получилось – Гипнос знал это, и даже чудовищная боль отступила под напором этого осознания.
- Вилран…
Они замерли по разные стороны от Гроссмейстера – оба брата Беннатор, Полумертвый и Воскрешенный – оба в равной степени оглушенные проведенным ритуалом. Они вглядывались друг в друга, ища что-то знакомое, родственное в этих непривычных обоим телах. Словно лукавая ухмылка Вилрана могла скользнуть по губам Стефанна Беннатора. Словно повзрослевшее, осунувшееся лицо Гипноса могло напоминать о задумчивом ребенке, которым он некогда был.
- Это мой брат, - произнес Гипнос, капая кровью на меховой воротник мантии. – Это он.

Отредактировано Гипнос (17-10-2018 14:47:04)

Его брат – его тень? Отзвук его бессильной, отчаянной привязанности? Существо, созданное из воспоминаний?
Нет. Только не Вилран. Это не может быть правдой.
Гипнос тяжело опустил веки и покачал головой. Он видел душу Вилрана – там, за Гранью, и она не была ложной. Человек, распятый сейчас на глыбе магического льда, не был – не мог быть! – энидой, големом или воскрешенным трупом. Ведь тогда это и вправду бы значило, что он, Гипнос, ошибся. Он не хотел этой ошибки. Он не смог бы ее принять – даже своим холодным, терпеливым разумом исследователя, способного раз за разом приносить в жертву чужие жизни ради достижения цели.
Но если его воля теперь и в самом деле разделена на двоих, если он и вправду ошибся, наделив воскрешенного частью себя самого – то теперь братья Беннатор точно не расстанутся никогда, связанные навечно и в жизни, и в смерти…
Он скорее почувствовал за закрытыми веками, чем увидел, как Кай отступил – будто его тяжелая, давящая аура перестала закрывать от Гипноса результат его отчаянной борьбы, и некромант с усилием открыл глаза. Боль все еще раздирала его где-то внутри, кровь наполняла рот – Гипнос слегка наклонился и сплюнул ее на каменный пол. Вытер губы тыльной стороной ладони, слепо нашарил прислоненную к креслу трость – и встал, потому что сейчас не было ничего важнее, чем увидеть самому.
Обнаженная фигура на ледяном столе шире распахнула глаза при его приближении – серые, глубокие, еще не прояснившиеся до конца глаза.
- Вилран… - Гипнос склонился над ним, осторожно провел кончиками пальцев по холодной щеке, неотрывно глядя в эти странные глаза. – Ты меня помнишь?
Воскрешенного била дрожь – от холода или от страха, Гипнос не знал. Краем сознания отметил, что в обоих случаях это – хороший признак. Мертвым или духам не бывает ни страшно, ни холодно.
Гипнос кинул взгляд на Кая, прислонил ладони к магическому льду – и тяжелая глыба, сковавшая дрожащее тело, начала таять, освобождая руки и ноги. Гипнос расстегнул застежку подбитого мехом плаща, стащил с себя тяжелую ткань, неуклюже набросил на голые плечи Воскрешенного, разгладил складки.
- Я – твой брат. Гипнос.
Он так хотел увидеть в его лице понимание, воспоминание, отклик – что-то, что дало бы ему понять, что его действительно слышат и узнают. Мертвые глаза предыдущего тела Вилрана – маленький трупик, обнимавший Гипноса за плечи – слепо смотрели на новое вместилище его души, и Гипнос никогда не испытывал другого столь же странного ощущения.
- Ты можешь что-нибудь сказать?
Теперь он стоял почти вплотную к созданию, вселенному в тело Стефанна Беннатора, и всей кожей чувствовал усталое напряжение Гроссмейстера за своей спиной. Если он ошибся, если то, что он вернул к жизни, не узнает его, если оно агрессивно или голодно… Гипнос слышал такие истории, подробные до отвращения. Сколько раз самонадеянные некроманты переоценивали собственные силы или недооценивали свое создание…
Гипнос протянул ему руку – раскрытую ладонь. Его самого била почти такая же дрожь, как и Вилрана.

Гипнос и второй человек о чем-то разговаривали. Вилран попытался понять смысл их слов, но поймал лишь интонацию, и ему показалось, что все закончилось мирно. Его никто не трогал, не нападал – лишь взглянули несколько раз, и второй человек, наконец-то ушел.
И Вилран бы успокоился, но вместо одного ушедшего вернулись сразу несколько – засуетились вокруг, изредка бросая опасливые взгляды. Хорошо, что эти были не такими – не опасными. Он смотрел на них, чувствовал подступающий голод, но всего лишь опустился на пол (ноги держали слишком плохо), да так и остался сидеть, не реагируя на прислугу, пока та убирала разбросанные вещи, и неотрывно следя за Гипносом. Вилран чувствовал установившуюся между ними невидимую связь, сковавшую так крепко, как если бы они до сих пор были в одном теле.
Наблюдения пришлось прервать, когда прислуга ушла, а в комнату явился еще один посетитель. Его Вилран узнал сразу, - отец почти не изменился за все эти годы, - но не почувствовал ни привязанности, ни симпатии, ни отторжения. Дедалус Беннатор никогда его особо не любил, ведь он не владел той силой, что должна была бы быть у его наследника, и если раньше маленький Вилран не видел очевидного, то сейчас, когда он вернулся, сомнений уже не осталось. Почему? На этот вопрос он бы не ответил, но чувствовал все именно так.
- Что это? – Дедалус прошел через комнату к Вилрану и остановился напротив. – Ты уверен, что это твой брат, Гипнос? Я бы хотел поверить, но это невозможно.
Он поджал губы и присел напротив, вглядываясь в глаза Стефанна и стараясь рассмотреть в них нечто иное.
Вилран, не отрываясь, следил за каждым его движением. Что будет, если он сейчас не поверит? Он изучал Дедалуса, как тот сейчас изучал его самого.
- Ты понимаешь меня? – отец протянул руку ладонью вверх, и Вилран осторожно сделал то же самое, положив свою ладонь поверх отцовской.
- Что ж, - заключил Дедалус, убирая руку. – Кто бы то ни был, он хотя бы немного разумный. Но еще предстоит проверить насколько. Не оставляй его без надзора.
Он выпрямился, поднявшись на ноги, и обернулся к Гипносу.
- Я рад, что у тебя получилось нечто стоящее, хоть еще и не понятно, что именно, - похвала получилась довольно сухой. Дедалус старался говорить все также размеренно и спокойно, чтобы сын не заметил, как его потихоньку начала одолевать зависть. Он был старше, опытнее, сильнее, но так и не рискнул сделать подобное, банально не веря в удачный исход эксперимента. И оказался неправ – удачный исход был возможен. Признать это для Дедалуса стало невыносимой пыткой – уязвленная гордость и самооценка беспощадно били по разуму, перекрывая родительские чувства и любовь к сыну.
- Не знаю, насколько это существо – Вилран, - продолжил он. – Ты мог перенести в него свои чувства и воспоминания. Или мог ухватить другую душу, возможно, даже и не человека вовсе. Как я заметил, он не говорит? – ответа ему не требовалось, и он продолжил. – Прикажи слугам, чтобы были аккуратнее, и сам не теряй бдительности, если не хочешь оказаться с разорванным ненароком горлом. Даже если это мой сын и твой брат, мы не можем с уверенностью сказать, насколько его рассудок сохранился в целости, пока его душа блуждала за гранью нашего мира. Он может нести опасность даже для тебя. Помни это... А у меня сейчас еще много дел.
Дедалус еще раз бросил задумчивый взгляд на Вилрана, на краткий миг одобрительно положил руку Гипносу на плечо и быстрым шагом покинул комнату.
Вилран равнодушно посмотрел на закрывшуюся дверь и переключил внимание на Гипноса. Он уже успел согреться и перестал дрожать. Зато голод стал сильнее – воскресшее тело жаждало энергии для своего поддержания. Или, быть может, этого желала его душа – Вилран в подобных тонкостях не разбирался, но чувствовал, как пересохло в горле и начинало сосать в желудке.
Он облизнул губы и немигающим взглядом уставился на брата, чуть ли не физически ощущая, как свежая кровь быстрым потоком струится у того по венам.

Отредактировано Вилран (27-10-2018 17:43:18)

Пока Вилран шел за Гипносом по сумрачным дворцовым коридорам, он не смотрел ни брата, ни на сопровождавшего их стражника – он искал в переплетениях переходов и лестниц нечто знакомое, что могло притаиться где-то в уголках его памяти, и иногда ему казалось, что даже находил – тогда он на несколько секунд останавливался, замирая на месте и фиксируя в сознании каждую подобную находку, чтобы уж теперь точно ее не забыть в дальнейшем. А еще Вилрану нравилось, как движется его тело – немного неловко, часто шатаясь и запинаясь на ровном месте, но все же довольно сносно для первого раза – он знал, что со временем научится управлять им лучше.
И вот, наконец, комната – долгожданный итог их с братом пути.
Стражник удалился сразу же, даже не переступив порог, Гипнос опустился в кресло, а Вилран так и остался стоять, озираясь по сторонам. Он долго и пристально, отлеживая узор, рассматривал длинноворсный ковер под босыми ногами – теплый и мягкий – на нем приятно было стоять. Затем вопросительно обернулся к брату.
- Ты помнишь это место? – произнес тот.
Да, он помнил. Не совсем таким, но помнил, несомненно – осколки далекого прошлого, как куски мозаики, иглами лезли из подсознания, обретая яркость и законченность, складываясь в одну, общую, картину.
Вот за этим столом они с братом делали уроки, читали или рассматривали старинные гравюры…
Вилран провел ладонью по полированной столешнице из черного дерева, привыкая к новым для себя ощущениям. Он забыл, как это – к чему-либо прикасаться. И забыл, где находился все долгое время до того момента, как проснулся в подвале несколько часов назад. Где-то он должен был быть… Но в памяти остались лишь неясные образы, больше напоминавшие обрывки смазанного, не запомнившегося сна, тускневшего с каждой минутой бодрствования.
А вон на той кровати они спали.
Всегда вместе. Но ведь сейчас он был один, и это казалось странным. Непривычным. И немного страшным.
И часто смотрели на город…
Вилран подошел к распахнутому окну, сощурившись от ударившего в лицо потока свежего, холодного воздуха, и застыл, рассматривая раскинувшийся внизу Акропос. Город он помнил и таким, и не таким одновременно – что-то неуловимо изменилось за прошедшее время, но Вилран не мог понять что. Все дома стояли на своих местах, все также поднимались высокие стены, а на главной площади копошился народ. Но это был не тот Акропос, что отпечатался в памяти с детства – Вилран чувствовал исходящую от этого, нового города, угрозу, но не мог ее рассмотреть с такой высоты.
Или высота была не причем?
Он отвернулся, чтобы оставить страхи позади, и мгновенно встретился взглядом с Гипносом. Досадливо поморщился и, пройдя вперед, сел на ковер перед братом. Что делать дальше Вилран не знал. Он был голоден и недоволен тем, что увидел – город не тот, и комната не та. Здесь совсем не было его вещей – ни его личных книг, ни игрушек. Видимо, пока спал, брат забрал комнату себе и все его вещи куда-то выкинул или перенес. Что ж, теперь Гипнос должен был вернуть все обратно, но Вилран совсем не понимал, как ему об этом сказать. Он попробовал было открыть рот, но не выдавил из себя ни звука. Он забыл, как говорить, или это тело совсем говорить не умело изначально.
Оставалось надеяться, что Гипнос сообразит все сам, ведь та невидимая связь, что протянулась между ними, запертыми в одном теле, в детстве, все еще продолжала существовать .

Женщина, что пришла по звонку колокольчика, показалась Вилрану незнакомой, но уверен он в этом не был, да и она не очень его заинтересовала - колокольчик заинтересовал больше – его звук и блестящие бочка так и притягивали внимание. И еще понравилось слово «еда», которое упомянул Гипнос.
Принеси сюда еду…
Вилран повторил эту фразу про себя.
Еда – то, что волновало его больше всего. Он чувствовал, как голод нарастает, и вовсе не хотел его терпеть. Немного обижало, что Гипнос не отдал ему эту женщину, Дору, – она казалась вполне упитанной и вкусной. Она могла бы быть полезной… Вилран потянул носом воздух, принюхиваясь и ощущая, как во рту скапливается слюна, но женщина быстро вышла, словно заметила подстерегавшую ее опасность.
— Тебя будут называть Стефанном, потому что это тело, в котором ты сейчас — тело Стефанна Беннатора. Нашего кузена. Помнишь их? Стефанна и Ровенну? Вряд ли. Сейчас они наши враги, и я… лишил Стефанна его тела, - говорил тем временем Гипнос.
Вилран задумался. Имена казались ему знакомыми, но вспомнить людей, которым они принадлежали, он не мог. Но он понял, что от него требовалось.
Значит, это тело Стефанна. И следует отзываться на это имя.
Вилран еще раз осмотрел себя, поискал глазами зеркало, но не нашел, хоть и помнил, что раньше оно точно в комнате было. Видимо, Гипнос его убрал, или разбил, или еще что-то с ним сделал.
Плохо.
Вилрану не нравилось, что он себя не видит и должен отзываться на чужое имя. Не нравилось совсем. Но он чувствовал, что противиться сказанному уже не может – что-то внутри его не могло отрицать слова Гипноса, заставляя повиноваться всему, что тот говорил.
И Вилран кивнул. Да, он понял, он будет отзываться на имя Стефанна, раз уж у него его тело.
И обернулся к двери - та снова открылась, пропуская прислугу, принесшую целую кучу всякой всячины – и еду, и одежду, и его собственные вещи. Да, свое Вилран узнал сразу – поднялся на ноги, подойдя к столу, куда все это сложили. Рубашка показалась совсем маленькой, но была его – он чувствовал некую невидимую ауру, что притягивала его существо к предметам из ритуала. Вилран покрутил ее в руке и положил обратно – одеть все равно было невозможно. Затем взял нож и достал его из позолоченных ножен – клинок до сих пор был острым. Вилран провел по нему пальцем, заметил выступившую кровь и убрал руку – он не почувствовал боли, и его это смутило. Разве так должно было быть? Он поднес палец ко рту, зализывая рану, и быстро обернулся к Гипносу. Брат молчал, наблюдая. Тогда Вилран провел рукой по струнам лютни сел за стол – играть на ней он сейчас не хотел. Хотел утолить голод, и нарезанная буженина с жареной уткой перебивали желание музицировать.
На одежду Стефанна, что принесли служанки, Вилран даже не взглянул. Он и в плаще чувствовал себя неплохо, да и без плаща тоже – навык одеваться в обществе других людей в разуме почему-то не сохранился, также как не сохранилось чувство стыда и неловкости. То ли они еще не успели подключиться, то ли атрофировались, пока душа блуждала где-то за пределами жизни – человеческая мораль для Вилрана больше не существовала.

Вилран жадно съел все, что принесли, но голод так полностью и не ушел – он глубоко засел где-то внутри его существа, став неотъемлемой частью. Воскрешенный подумал, что, наверное, так сильно изголодался пока находился в нежизни – ведь это было так бесконечно долго! Но ощущение голода не нравилось и выматывало, и Вилран то и дело бросал взгляды на брата, пытаясь понять, почему тот сейчас не ест также много, как он сам.
— Вил... Тебе нужно одеться. Возможно, ты и не чувствуешь холода, но хотя бы для маскировки должен быть одет, - голос брата оторвал от трапезы.
Вилран обернулся к стопке сложенной на столе одежды. Посмотрел на Гипноса. На себя. Он же и так был одет! Плащ вот… Но раз Гипнос считал, что нужно одеться, то Вилран не возражал – поднялся со стула, скинул плащ на пол и взял приготовленные служанками вещи. Все, в общем-то, пришлось впору – и рубаха, и штаны, и сапоги. Глаз у прислуги Беннаторов был наметан – с размером не прогадали.
Довольный собой Вилран вернулся на свое место за столом, с удовольствием принявшись догрызать куриные кости, и искоса поглядывая, как брат копается в каких-то бумагах. Одну из них он вскоре протянул самому Вилрану, вот только слов там совсем не было – обычный чистый лист:
— Если ты не можешь говорить, то, возможно, мог бы написать? То, что ты хочешь сказать? Или хотя бы... изобразить. Напиши мне, Вил. Все, что у тебя в голове — напиши.
Вилран задумался, машинально взял протянутое перо. Что он мог тут ответить? Рука нерешительно замерла над листом, и черная капля мгновенно сорвалась с кончика пера, растекшись по белому непонятным темным пятном.
Изобразить…
Вилран дорисовал кляксе восемь черточек-ног и два круглых глаза. Теперь это было что-то другое, а не просто пятно. Быть может, паук? Если хорошо присмотреться. Вилран поднял взгляд на брата, а затем вывел на листе «Вилран». Не над кляксой, а в сторонке. Вышло кривовато – перо в руке дрожало, чужие пальцы держали его слишком неумело, и, на взгляд Вилрана, «паук» получился лучше имени. Надо было исправляться и еще что-нибудь написать, ведь его почерк всегда был красивым, но в голову ничего дельного не приходило.
Тогда он вывел дальше:
«Гипнос.
Акропос.
Тьма.
Я вернулся.»
А затем добавил наболевшее:
«Хочу еще есть мясо.»
Дверь скрипнула и заглянувшая служанка поинтересовалась, нельзя ли унести пустую посуду.
Вилран посмотрел в ее сторону, оторвавшись от своего занятия,  затем дописал внизу листа: « Я ее съем?»
Он пододвинул листок брату и внимательно посмотрел на него. Неужели Гипнос откажет ему и не отдаст одну единственную женщину? Он ведь не просил много. Всего одну. Вот эту! Сейчас…
Вилран почувствовал, как во рту начинает скапливаться слюна.

Нельзя. Нельзя съесть тетку, нельзя съесть никого из людей.
Вилран был расстроен и озадачен: с одной стороны, он не помнил, чтобы когда-либо раньше ел прислугу, с другой – сейчас все живое казалось ему неимоверно вкусным, и люди не были исключением. И все же слова Гипноса четко отпечатались в памяти, создавая некое табу, нарушить которое Вилран никогда бы не смог – он это как-то подсознательно знал наперед. Слова Гипноса создавали законы, по которым ему теперь предстояло жить. 
«Нельзя есть людей, пока очень сильно не проголодаешься. Нельзя есть людей, пока люди не нападут», - вывел Вилран на листе и пододвинул тот к брату. Судя по тому, что брат кивнул, он остался доволен его записью, а вскоре вернулась и служанка, притащив еще жареную утку и тушеную с овощами свинину, и Воскрешенный снова налег на еду, перестав обращать внимание и на Гипноса, и на листы с записями.

Чуть позже, когда с ужином было покончено, прислуга Беннаторов вновь засуетилась – теперь они  ставили в комнату вторую кровать, принеся с собой кроме нее ворох подушек и одеял. Вилран сидел за столом и с интересом за ними наблюдал. Ему казалось, что спал на постели он очень и очень давно, и он хотел бы попробовать снова, но зачем вторая кровать, если одна уже в комнате есть, не понимал.
«Зачем?» - написал он на листке, и Гипнос тут же объяснил, что кровать для него, Вилрана, так как на свою собственную он его пускать не собирается.
Вилран несколько разочарованно посмотрел на брата, - они же всю жизнь спали вместе! – но кивнул. Он помнил, как хотелось раньше поспать одному, но это казалось невозможным. Теперь же у него появился шанс свою мечту наконец-то исполнить, только вот желание ее исполнять почему-то совсем пропало, хоть Вилран и постарался сделать все так, как велел брат – лег на свою новую кровать и закутался одеялом.
И лишь когда свечи погасли, и дыхание Гипноса где-то на другом конце комнаты стало совсем тихим, Воскрешенный понял, как ошибся в своих мечтах – он совсем не мог заснуть. Перина и подушки были одуряюще мягкими, одеяло теплым, но сон не шел. Во тьме что-то шевелилось, двигалось, дышало, и мечтало забраться внутрь Вилрана, чтобы снова утащить его куда-то... где он был до этого, и откуда его забрал Гипнос. Он это чувствовал, хоть и не мог вспомнить то страшное место.
И потому не спал.
Поднявшись с кровати, Вилран подошел к столу, где обедали накануне - там до сих пор оставались листы бумаги, перо и чернила. Быстро взглянул в сторону кровати Гипноса - брат крепко спал. Тогда Вилран зажег свечу, он помнил, как это делать, и сел на свое место, где сидел накануне. Оставалось придумать, что написать. И Вилран придумал. Историю Акропоса и его близнеца он знал отлично, с нее и начал. Сначала получалось не очень – буквы выходили кривыми, строчки неровными, но через несколько листов наметился заметный прогресс, и когда Вилран закончил, то остался очень собой доволен – двадцать листов текста брат точно должен был оценить.
Он отодвинул листы и перо, глянул на испачканные чернилами пальцы и понял, что все еще голоден словно и не съел за ужином все то, что ему принесли. Гипнос по-прежнему спал, и Вилран просто поднялся со стула и вышел из комнаты в одиночестве. Он помнил расположение помещений внутри замка, и уверенно направился к лестнице, что вела на первый этаж, чтобы спуститься на кухню. В пустынных коридорах царил полумрак и тишина, по пути никто не встретился, чтобы поинтересоваться, куда он идет, и лишь внизу лестницы толстый серый кот лениво вылизывался в кружке света, что падал от одного из укрепленных в стене факелов. Вилран остановился возле него, размышляя, – кот был живым и вкусным, но не был человеком и не был прислугой. Воскрешенный склонился, протянул руку и, ухватив серого за шкирку, поднял в воздух на высоту своих глаз.
А затем быстрым и точным движением свернул ему шею.

Обратно в комнату Вилран вернулся довольным и наконец-то сытым, вытирая рот рукавом рубахи. Он не доел кота, насытившись намного быстрее, чем обычной едой, что ему предлагали, – выгрыз живот и обглодал задние лапы,  - поэтому принес остатки с собой, оставив про запас. Единственное, что не понравилось, - это шерсть, набивавшаяся в рот, из-за чего приходилось постоянно отплевываться, но даже с шерстью кот был неимоверно вкусным.
Вилран остановился возле своей кровати и осмотрелся – тьма никуда не ушла, все также пряталась по углам. Тогда он прошел к кровати Гипноса и осторожно, чтобы не разбудить, лег рядом, уместив обглоданную тушку между собой и братом – быть может, он тоже захочет перекусить, когда проснется.

Вилран внимательно следил за братом, пока тот рассуждал насчет кота. Выспался он хорошо – кошмары не мучили: уснул – словно упал в темную бездну без мыслей и сновидений. И утром настроение было прекрасным, и чувствовал Вилран вполне здоровым и бодрым – совсем не так, как накануне. Но с котом вышло не так, как он ожидал: брат, вроде, и не расстроился, но и особой радости не выказывал. Кота он не хотел – так и сказал. Вилран пожал в ответ плечами, взял тушку себе и только уж хотел впиться зубами в мясистый бок, как Гипнос отреагировал:
- Тебе покажут, где взять еду на кухне. Или будут оставлять на ночь.
Только на кухне? И нельзя котов? И что теперь…
Он с сомнением покосился на трупик в своей руке, положил его на кровать, а  затем спрыгнул с кровати и подошел к столу, где писал ночью – ему нужно было все уточнить. Он взял перо в руку, обмакнул его в чернила, но Гипнос уже заметил его ночную работу, и это ему точно понравилось больше, чем принесенный в кровать кот. Брат был в восторге, и Вилран тоже улыбнулся, чувствуя, как и ему самому передается радость Гипноса.
Он пододвинул к себе чистый лист и написал: «Можно съесть кота?»
Но тут дверь отворилась, пропуская Дору. Вилран отвлекся, поднимая на нее взгляд, женщина же, наоборот, старалась, не смотреть на него – вчерашняя, принесенная ею для Стефанна, чистая рубашка теперь была покрыта пятнами засохшей крови, и Дора, не могла этого не заметить, так же как в коридоре дорожку из кровяных капель и клочков шерсти, что Вилран сплевывал ночью, пока поедал кота, возвращаясь к комнате брата.
— Милорд... господа, — произнесла женщина, отводя взгляд. — Магистр и Гроссмейстер Ворлак хотят видеть вас как можно скорее...
Вилран перевел взгляд на брата – тот выглядел тоже взволнованным. Ответил, что придут, и приказал поскорее принести чистую одежду и воду, чтобы умыться. Он волновался, хоть Вилран не мог понять почему.
Дора удалилась, и через несколько минут все приказы Гипноса были уже выполнены. Сам Гипнос помог отмыть с рук и лица Вилрана кошачью кровь, а самого кота отдал Доре, расточительно приказав выкинуть. А ведь там еще оставалось вполне годное мясцо…
Но Вилран чувствовал себя с утра сытым, так что выкинутый кот не показался ему большой потерей. Он еще раз переоделся в чистое и даже причесался, как велел брат. В общем, когда Гипнос заявил, что они идут к отцу, Вилран вполне себе напоминал внешне нормального человека.

Отредактировано Вилран (17-11-2018 14:16:02)

Он понял, что что-то не так, едва переступив порог. Слишком мрачное, холодно-застывшее лицо было у отца, не притронувшегося к еде. Слишком злые, искрящиеся затаенным бешенством огни плясали в воспаленных глазах Кая.
- Отец. Гроссмейстер, - Гипнос два раза чуть склонил голову, обвел их обоих взглядом, пытаясь по косвенным признакам понять, что произошло.
В первые мгновения он подумал, что речь пойдет о Вилране. Что оба они - двое гораздо более мудрых и зрелых, чем он, колдунов! - посовещавшись, решили не оставлять Воскрешенного в живых. Что передумали отдавать ему тело Стефанна Беннатора и хотят вытряхнуть его проклятую душу из несгруда, чтобы водворить на место. Что его брата, с таким трудом возвращенного к жизни, снова изгонят в холодный, бездушный мир За Гранью, Акропос-для-мертвых, и он, Гипнос, уже не сможет вытащить его во второй раз...
Он хотел начать говорить первым, защищая брата, но годы жизни среди некромантов приучили молчать. И ждать, сохраняя нейтральное выражение на бледном лице.
И потому то, о чем заговорил Ворлак, не сразу дошло до сознания - таким внезапным и выбивающим почву из-под ног было это обвинение.
Откуда он узнал про Вивьен?
Откуда, ведь за Гипносом не следили - он бы почувствовал, да и встречался он с де Трайх всего раз... Гипнос знал, что она пробыла в городе совсем недолго и ушла при первой же возможности. Неужели ее схватили и пытками заставили говорить? Сдала бы она его в этом случае? Рассказала бы о его предательстве, пусть и совершенном не из желания навредить, но из желания сохранить жизнь?
Сейчас не время было об этом думать. Кай знал - это факт, неважно, каким образом попала к нему эта информация. Он в ярости - это тоже факт, достаточно было посмотреть, как сильно сжаты его челюсти, как напряжены мышцы под бледной кожей. И отец в ярости - и в глубине души все еще отчаянно желает услышать, что это не так, что его единственный (до последнего времени) калека-сын не подставил под угрозу весь их хрупкий союз. Забавно. Один предатель подставил союз двух других предателей.
И, наконец, самое главное: лгать было бессмысленно. Ему не обмануть двоих прожженных лжецов, и к тому же он должен был поступить, как мужчина - взять ответственность за то, что совершил.
Но что если Вилран..?
На лице Гипноса, невозмутимом даже тогда, когда Кайлеб вываливал на него свои злые, переполненные искренним возмущением слова, мелькнул настоящий страх. Что если из-за этого каким-то образом пострадает Вилран?
Как бы он хотел сейчас отдать брату приказ уходить как можно скорее - но он не рисковал отводить глаза от Кая и отца. Не рисковал повернуться к ним спиной.
- Вивьен... - Гипнос облизнул сухие губы, заметил краем глаза, как перекосило отца при этих словах. - Она просила меня не о помощи. Всего лишь о нескольких днях укрытия. Я не хотел, чтобы...
Он отыскал в себе храбрость посмотреть Кайлебу в глаза. С трудом - такая яростная бездна плескалась в Гроссмейстере, что ее можно было ощутить почти физически.
- ...чтобы она погибла, - выдавил, наконец, Гипнос, крепче, до побелевших костяшек пальцев стискивая трость, на которую опирался. - В моем поступке не было умышленного желания вреда. Клянусь.
Он все же не выдержал этого холодного, драконьего взгляда. Отвел глаза к отцу, выглядевшему так, будто только что рухнули все его возлагаемые на сына надежды.

Отредактировано Гипнос (09-12-2018 13:47:32)