Жизнь вернулась в привычный уклад чересчур быстро - впрочем, Камелия от траура успела подустать, но весьма некстати заболела. Первые несколько дней сухой кашель теребил тщедушное тельце, через неделю - почти высушил. Она слегла, оставив битву за своё право работать и игнорировать болезнь лишь по настоянию Джеральда; последствия ночных прогулок и ещё более позднего визита к брату неблаготворно на ней сказались. Она согласилась на сон и лекаря, отказалась от безделия, больше читала и проводила вдвое больше времени за письмами, чем обычно. Помимо того, Камелия настоятельно требовала показывать каждый из кулонов ей лично предварительно, и слуге-гулю пришлось оборудовать гостиную восточного крыла под рабочую спальню. Возлёживая на прохудившейся, богато расшитой крупными аметистами софе, Камелия принимала посетителей. Её укрывал шерстяной плед, а головка, качающаяся на сравнившейся в цвету с инеем шейке, утопала в подушках в кисточках. Вокруг были расставлены гули, двое телохранителей, потрескавшиеся напольные часы, пыльные зеркала и прочее дорогостоящее старье. Шторы Камелия просила не отдергивать, горело лишь несколько свечей, и сумрак комнаты окутывал её, делая похожей на мертвеца больше, чем представлялся неживым гуль. 
Зато респектабельно и по-некромантски. Впервые за долгое время, Камелии не приходилось точечно и последовательно выкладывать логические цепочки, на которых обосновывалось каждое её решение; хриплый голос в сочетании с неприветливой комнатой, гулями и болезнью не позволял визитёрам и торговцам задерживаться. Они пытались поскорее скрыться, желая госпоже де Катос наискорейшего выздоровления.
Через две с половиной недели она пресекла любые попытки Джеральда вернуть её в кровать, и вернулась к работе с отсутствием новых сил, но непоколебимой решимостью.

Наконец-таки можно было начать ремонт. Камелия планировала перестановку сама, поскольку четверо из приглашённых архитекторов понять функциональные задачи её требований не смогли, всё уклонялись в сторону гротескных финтифлюшек и прочих декоративных мрачных красивостей. Предложили расставить по холлам и жилым комнатам статуи гаргулей, церберов и виверн. Камелии идея показалась непрактичной - она почти согласилась на статуи, пока не выяснилось, что эффективных решений для планировки поместья никто предложить не может.
Вот уже третий - четвёртый? она не считала и вновь заменяла сон тониками - день она проводила на стремянке. Вернее, на двух стремянках - когда гули раскатали бумагу по стене, Камелия потратила несколько часов на схематичные примеры возможного переоборудования залов. Планы оказались не то чтобы слишком старыми, просто, по-видимому, внося правки на собственный вкус, отец категорически отказался их задокументировать, и потому пришлось тратить дни на пешие экскурсии по родному дому и корректировку карт существующих.
В общем, Камелия была всецело поглощена крайне важным делом, когда ей объявили о прибытии де Фламеров.
Ей бы хотелось отказаться от встречи, но она не могла.

Траурные платья Камелия носить продолжала, но с глубоко чёрного перешла на глубокий тёмный серый. Платье было тяжёлым, и драпировки напоминали изваяния из камней, как пресловутые статуи гаргулий, но плечи Камелия сутулить не умела. Де Фламеры ещё только успели появиться в дверях, но контраст - между любовью госпожи де Фламер к украшениям и отвращении Камелии к безделушкам - стал заметен сразу же.
- Это наш долг, Джеральд, - буднично пробубнила де Катос, но успела сжать ледяными пальцами брата за ладонь. Ей также была непонятна цель визита.
- Я предполагаю, что они собираются оспорить некоторые пункты в завещании Освальда. Повторно попытаются. Возможно, собираются выкрасть деньги или одного из слуг.
Она попробовала улыбнуться, но не получилось. Камелия осталась сидеть по правую руку от брата - поближе к нему и исходящей от него угрюмой уверенности. Де Фламеры не были желанными гостями в анейротском поместье. Не близкие родственники и, что главное, родственники не полезные, они извечно пытались урвать финансовую помощь или обвинить Освальда в безучастности к их судьбе. К слову, особняк де Фламеров в полтора раза превосходил анейротский по размерам, и, помимо того, они располагали загородными постройками. За полгода до смерти Освальд нервно веселился, что нелюбимый кузен наконец-таки влез в долги. Камелия подробностями интересовалась слабо, выходило, что совершила ошибку.

- Благодарю, - Камелия ответила госпоже де Фламер таким же тоном, каким зачитывала прощальную речь на похоронах отца. Ровно им же она могла объявить о перемене блюд, повышении налога на торговлю и смерти телохранителя.
- Мы отдаём нашему отцу все почести. Наша основная задача - продолжать дело его жизни и не сходить с избранного им для нас пути.
Камелия намеренно употребляла одно «мы». Скорее всего, надеялась, что теперь есть «мы с Джеральдом», а не «я и он порознь».
Гренальд де Фламер, юный наследник, долговязый и с сальными глазами, поспешно осматривал комнату, в которой их принимали. Камелия сжала руку брата под столом, так, чтобы никто не успел заметить.
- Ужасная трагедия, - продолжила госпожа де Фламер, - Камелия, деточка, ты не должна так измаривать себя. Я как будто бы гляжу на угасающего человека! Джеральд, ты ведь заботишься о здоровье своей сестры?
Камелия нахмурилась. Ей не понравилось подобное замечание - во-первых, госпожа де Фламер нарушала приличия, во-вторых, Джеральд всегда с вниманием и участием относился к её самочувствию.
- Мы тут подумали... - начал Гарольд де Фламер, и тут же замолчал, стыдливо потупив взгляд в пол, но его супруга активно и энергично подхватила:
- Что мы просто обязаны приехать и справиться о ваших делах. И, конечно, о бедняжке Камелии. Траур подходит к концу, а кто теперь защитит её? Джеральд, у тебя ведь и своя семья будет, а Камелия... Камелия - не ты. И ей нужна поддержка. Защита. Опора.
Госпожа де Фламер выдержала эффектную паузу и завершила речь лишь тогда, когда слуги расставили графины с напитками. Через половину минуты.
- Муж. Девочка моя, твоё горе и утрату сможет разделить любимый человек. Тебе уже двадцать четыре, а ты всю жизнь посвятила отцу и этому прекрасному дому. Пора и о себе подумать. И о наследниках.
Сначала Камелия решила, что неправильно расслышала госпожу де Фламер, но смысл столь неосторожно брошенных ею слов доходил до неё медленно. Медленнее, чем стоило. Она резко повернула голову в сторону Джеральда, крепче сжала его руку - и смотрела не испуганно, не выжидающе, а с неназванным вопросом в широко распахнутых больных глазах.
Камелия всегда придерживалась мнения, что полагаться на веру - непрактично. Сейчас ей очень хотелось верить, что Джеральд не отступится от неё.
Ей не удалось просчитать, может ли.

Освальд де Катос рано приучил своих детей к ответственности — чувство долга перед своим родом, заказчиками и самим отцом что Джеральд, что Камелия ощущали не непосильной ношей, но привычной рутиной. Как и всякая особа пола прекрасного, Камелия трезво оценивала свои достоинства как невесты. Замужество мечты, успешное и по любви, ей не грозило. Де Катосы могли привлечь сватов своим происхождением и финансовым состоянием, но на фоне прочей аристократии Альянса они выделялись мало чем. Камелия не могла похвастаться ни красотой, ни так называемым женским очарованием. Хуже всего, в дело вмешивалось её слабое здоровье, ухудшающееся из года в год — врачи и лекари скорее раздавали советы не думать в сторону семьи. Уверенности, что Камелия роды сможет пережить, никакой не было; велика была вероятность и рождения слабых, хилых и чахлых наследников. Заброшенное поместье и его хозяйка, погруженная в работу с амулетами и оберегами — Камелия располагала и своими амбициями, чёткими и непоколебимыми, была неуклюжа в быту; не том, который предназначался для рассыпающихся в гнилую плоть слуг и големов, но того, который позволял почувствовать себя дома. В своём избраннике она бы предпочла найти партнёра — равного ей по положению, но не ниже, рода древнего и воспитания соответствующего; располагающего недвижимостью и желанием семейное дело поддержать. Соратника, разделяющего взгляды на магию и науку, не ищущего в ней ласки и страстных ночей. Камелия готова была подписать финансовую бумагу, письменно подтвердить согласие с наличием у супруга любовниц, лишь бы соблюдал условие главное и продвигался вверх, по лестнице карьерной. Но как найти такого непутёвого деятеля?
С братом было проще, брат был ей родным — они с Камелией смотрели в одну сторону горизонта. Горечь разлуки — повторной и столь нежданной, когда недавно она просила не отдаляться от неё — чувствовалась на языке; но нужно было оценивать ситуацию трезво. Они не могли отослать де Фламеров со скандалом и отказать им в поддержке капитально, Освальд почти ничего не оставил им по завещанию, и у де Фламеров оставалась толика репутации, а последняя приравнивалась ко влиянию. Очернит ли облик самих де Катосов столь резкий отказ и насколько сильно? Камелия этого просчитать не успела — Джеральд ответил раньше.
Препятствование браку её обрадовало, а вот методы, которыми воспользовался брат, огорошили. Он совершил две ошибки — одну непростительную, вторую бросил невзначай. Да, Джеральд и Гренальд никогда друзьями не считались, но с его старшей сестрой, Моралин, какое-то время они были близки. Освальд этой близости опасался, считал, что Джеральд может размягчиться, проникнуться к де Фламерам симпатией, начать отчислять жалование, а Моралин величал не иначе как «фойрровой сукой».
К ней вернулось неприятное, липкое чувство дежа вю, как тогда, когда Джеральд вернулся и изменился так, что принять его заново у Камелии едва ли хватило сил. Спутанные факты в голове, нетрезвость рассудка — он с такой яростью, с таким рвением бросился огораживать её от робкого предложения, что Камелии сделалось не по себе. И не потому, что она была с ним не согласна, а потому, что преемник Освальда так не поступал. Не должен был. 
— Прошу извинить нас, — Камелия прервала встречу быстро, неумело, но ладонь Джеральда не выпустила. Хватка была у него крепкой, сухой, — я прикажу подготовить ваши комнаты. Оставшиеся вопросы оговорим за ужином. К сожалению, моему брату нездоровится, — она подавила порыв сухого кашля, — а нас ждут заказчики. Нам и так пришлось отложить встречу, в связи с вашим несвоевременным визитом.
Камелия укалывала их, но тонко, обходя грубости. Де Фламерам ничего не оставалось, как гордо поджать губы и промолчать.

В библиотеке Камелия встала лицом к очагу, спиною — к Джеральду. Её тёмный силуэт угловато выделялся на фоне пляшущего огня, медовые волосы, подколотые шпильками, неряшливо рассыпались по плечам. Она замерзала и вблизи к огню, продумывая, как бы получше начать разговор. Джеральд пытался мало поддержать беседу, но слуг Камелия отослала.
— Это был бы неудачный, бесплодный союз, — наконец, заключила вердикт она, теребя шерстяные рукава, — я согласна с каждым твоим словом. Джеральд... Нет, Джер, подожди, не уворачивайся от моих вопросов, — она поймала его, обхватила руку вновь, теперь сжимая его шершавую ладонь своими ладошками. Обжигалась ледяными пальцами от его, внимательно наблюдала за мимикой, за каждым меняющимся выражением лица.
— Ты обещал не отдаляться. Скажи, — вот так просто и незатейливо задавала вопросы она, проводила черту, — с твоей памятью на войне что-то случилось? Ты не вспомнил ни Моралин, ни вашу связь, вёл себя иначе. Госпожа де Фламер поднимет тему того, что случилось с тобою. Вернётся к своему сыну, из желания отобрать побольше нашего наследства. Мне нужно знать, что разозлило тебя столь сильно, а тебе нужно продержаться до завтрашнего утра. Я не могу выпроводить их сразу.

Отредактировано Камелия де Катос (15-12-2018 02:16:43)

— Ты не урод. Не для меня, никогда им не был и не станешь.
Камелия повторяла заученную фразу в который раз, но понимала, что для Джеральда она так и оставалась пустым звуком, эхом, которое поглощали сырые стены гранита. По его возвращению, она несколько раз предлагала обратиться к заработавшим репутацию исследователям-теоретикам и алхимикам, как следует осмотреть шрамы и понять, что же с ним пытался сотворить безумец, но брат отказывался, да и отец посоветовал Камелии не теребить чудом уцелевшего наследника по пустякам. Она отступила, хотя и с неохотой — одному Фойрру оставалось известным, что пытались слепить из её брата и что изменили в нём. Функционировал ли его организм иначе, поменялась ли магия, помутнился ли разум? Сожительство показало — Джеральд изменился в характере, но существенных увечий Камелия не замечала. Физически он был здоров, всё так же креп и вынослив, магически — навёрстывал обучение, чуть хуже контролировал заклинания, но по причинам истощённой психики. Последняя, к слову, тоже пострадала не катастрофически — он не срывался, не впадал в аффект и не устраивал показательные выступления, разве что закрылся. Логично было бы предположить, что частично изувечили и его разум, оттого перемешались в нём даты и воспоминания, их хронологический порядок, фантазии заменили реальность — но даже такими провалами в памяти Камелия не могла объяснить некоторых вещей. Именно они оттолкнули её после возвращения брата, насторожили — она никак не могла объяснить... уловить, нащупать. Ей всегда плохо давались иррациональные чувства, интуитивные начинания, и приходилось искать цепочки закономерностей. В Джеральде, который к ней вернулся, что-то было не так.
Он перестал любить клюквенный соус, полностью отказался от некогда любимого тёмно-красного цвета в одежде, больше не рассматривал сборник старых карт. Не шутил о том, что она, кутаясь в шерстяные платья, продолжает постоянно болеть, и чахнет розой. Но вкусы менялись, и могли поменяться у Джеральда; Камелия, к примеру, впоследствии отказалась от сухой индейки и предпочитала наделять атакующие артефакты свойствами обморожения, нежели обжигания, а ведь поначалу советовала мастерам вкладывать стихию огня в амулеты. Но тут...
Теперь Джеральд руководствовался иными целями и понятиями, будто смотрел на жизнь и свой долг теперь с иного угла, развернувшись не в оборот, но в пол-оборота. Её Джеральд никогда бы не поступил так с де Фламерами, и, отказываясь выдавать замуж Камелию, привёл бы аргументы. Первостепенным было бы для него холодно взвешенное решение, а тут он среагировал резко и эмоционально, будто не желал отпускать её от себя... столько отчаяния было в его порыве. Камелия видела похожее поведение, но то была ревность. Не ревновал же он её?
Он думал не о роде, и из него ушла вся лёгкость. Безусловно, перенесённые ужасы должны были изменить и его взгляды на жизнь, и всё-таки. И всё-таки, каждый раз, как случалась подобная оплошность, Камелия начинала методично перебирать в уме все разы и случаи, когда Джеральд был не-Джеральдом, а кем-то иным, и не в том плане, что становился монструозным или агрессивным — тут бы прослеживалась закономерность. Нет, причина была в чём-то другом, а такое пренебрежительное отношение к де Фламерам должно было иметь под собою почву. Они встречались не при ней? Маловероятно.
Камелия присела на подлокотник, опираясь на плечо брата, с осторожностью высвободила одну ладонь и положила ему на плечо.
— Я не буду мучить тебя и вновь просить обратиться к специалистам, хотя, безусловно, это было бы разумным. Сейчас есть проблемы понасущнее. Что ты помнишь о Моралин? И о ссоре с Гренальдом? Ты хоть что-нибудь помнишь об этом?

Камелия выдержала паузу, но до конца не поняла, была та слишком длинной — или слишком короткой. В деловых разговорах и сделках она умела расставлять речевые акценты — ориентировалась и опиралась на мимику собеседников и их жесты, их поведение. Но с торговцами, партнёрами и магами они не разговаривали по душам, обсуждали повышение налогов и застоявшиеся финансовые ресурсы, которые медленно пожирались временем — неумение инвестировать финансы оборачивались трагедиями. С соратниками по взглядам на теорию они вступали в полемику, но тут... В их ранних беседах роль главенствующую, роль лидера, брал на себя Джеральд. Он рано понял стремление младшей сестры быть независимой, искать собственные пути, и разве что давал подсказки, но не ждал, что пойдёт она по выбранному им направлению. Эти контрасты помогали их союзу. Они скрепляли семейство де Катосов и не давали ему развалиться — там, где спотыкался один, уже на подхвате был готов принять удар на себя второй.
Сейчас у Камелии складывалось впечатление, что она заботилась о Джеральде больше, чем он о себе сам. И не могла сделать вывод — настораживало ли это её или удовлетворяло, Ощущения были... новыми, не дискомфортными, но и не безмятежными.
— Большая цена, — наконец, парировала она, мотнув головой, — если ты обратишься к нашим знакомым лекарям, я смогу хотя бы заняться соответствующим артефактом. Но мне нужно знать...
Ей нужно было знать, что происходит в его голове. Он говорил, он рассказывал, и Камелия видела, как тяжело и с каким трудом давались ему слова, но она не понимала родного брата. Джеральд знал. Джеральд понимал себя, понимал других и её понимал — он видел глубже, дальше, выше, шире. Или она настолько сильно идеализировала образ старшего брата? Компенсация затянувшейся детской неприязни?
— Джеральд, вы с Гренальдом де Фламером занимались продажей семейных реликвий. По крайней мере, сам Гренальд утверждал, что таким образом вы собирались покрыть твои долги... крупный проигранный долг. И ущерб, нанесённый борделю.
Камелия и глазом не моргнула, подбираясь к щекотливой теме.
— Отец был в ярости, узнав сумму, отец Гренальда был в ярости, узнав, как глубоко погряз его сын в дешёвых развлечениях и побеге от отвественности. Позднее, конечно, выяснилось, что инициатором всех авантюр была Моралин де Фламер — ты ведь помнишь... Если ты помнишь, она всегда считала своего брата бестолочью, и не без оснований. Ей хотелось самой заняться поместьем и делами. Всех волновала ваша с ней связь.
Чеканила Камелия чётко, немного тараторила .
— Ходили слухи. О том, что вы спите вместе. Я не знаю, правда ли, но два раза видела, как Моралин выходила из твоей спальни в ночи. Тем не менее, Гренальда не только поймали и избили до полусмерти... но и его репутация была испорчена бесповоротно. От де Фламеров отвернулись все — им не выдавали кредиты и ссуды, их не пускали на пороги приличных заведений, отец отказался помогать им и вычеркнул из завещания. В ту неделю ты был один. Твоего телохранителя... его звали Лиам, кажется? Из Шортов. Твой друг. Он оправлялся от травм. Ты был один, никто ничего не мог доказать, и я, безусловно, поклялась, что тот вечер мы провели вместе. Солгала.
Камелия уложила руки на колени, сцепила пальцы.
— Мне всегда тяжело давалась ложь, ты знаешь. Лгала я только и только ради тебя. Ты и этого не помнишь?
Она не упрекала его, интересовалась. Как же так получилось, что он не мог вспомнить, как упорно и методично разучивал с Камелией заученные слова? Как она критиковала логику в его придуманных теориях и вырисовывала новые, получше и попродуманнее? Что же он тогда помнил вообще?

— Знаю.
Камелия не отошла от брата, позволяя прикоснуться к себе — на ощупь она была ледяной, как мрамор. Ещё неокрепшая от болезни, на ней тяжело сказывались переживания и излишняя суетливость — а необходимость должным образом принять де Фламеров легла на её плечи в тот же миг, как они решили заехать к родственникам в Анейрот.
— Только мы друг у друга остались.
Она послушно склонила голову к Джеральду, прижимаясь щекой к рубашке, машинально уложила ладони на его поясницу, отбирая тепло. Тщательно хмурилась, стараясь понять, что же им делать дальше. Рассказ Джеральда был простым и понятным, и всё-таки кусочки не сходились, не складывались в мозаику. Или он что-то утаивал от неё, или скрывал, или не помнил. Но у Камелии не оставалось ни сил, ни времени продолжать этот бесцельный спор; она лишь задрала подбородок, посмотрела на него. На птичий нос, тёмные патлы и каштановую радужку глаз. Он был знаком ей, и всё-таки что-то настораживало Камелию, не давало до конца поверить в версию, озвученную братом. Ей пришлось жестом попросить склониться его, чтобы холодно поцеловать в щёку. Привычный жест, который она заставила себя повторить.
— Вот как мы поступим. Я поговорю с де Фламерами и размещу их в западном крыле. Встретимся в твоей спальне, через шесть четвертей часа.
В таком состоянии пускать его назад что к госпоже де Фламер, увешанной безвкусными украшениями и собственной дешёвой гордыней, было нерационально. За Гренальда Камелия не опасалась, но, если драка начнётся, могут пострадать фарфоровые вазы или сервиз, и тогда опять устраивать перепись имущества.
Библиотеку она покинула молча, только тяжёлые тёмно-серые складки платья шелестели, перемешиваясь с треском камина.

— ...благодарю вас за понимание. Спокойных снов.
Стеклянные глаза Камелии ничего не выражали, а госпожа де Фламер, напротив, багровела сильнее с каждой секундой. Лишь мужу удалось увести её под локоть, подарив неодобрительный, неуважительный взгляд родственнице. Она не двинулась с места, оставаясь статуей — руки покоились перед собой, ладонь на ладони, выправленные плечи. Позади, как по струнке вытянутые, маячили два голема, скрытые тенями.
— Ты идиотка, — зло сплюнул Гренальд куда-то на пол, — ты круглая дура, де Катос. И продолжаешь защищать своего гнилого, вонючего братца. К Фойрру всех вас...
— Господин де Фламер, — тем же тоном продолжила Камелия, — ваши манеры..
— Манеры! — он криво ухмыльнулся и сделал к ней два шага. Големы издали нечленораздельные звуки, Камелия остановила их поднятой рукой и не сдвинулась с места. Гренальд де Фламер не пугал её — её никто не пугал. Он был ростом чуть ниже Джеральда, и шейные позвонки уже неприятно хрустели.
— Ты хоть знаешь, чем тогда обернулась твоя ложь? Дрянь, — глаза у Гренальда лихорадочно блестели во мгле, и он неожиданно отошёл, прижался лбом к стене и затрясся, как в беззвучных рыданиях. Камелия терпеливо ждала — она не умела утешать и не понимала, чем была вызвана такая реакция.
— Моралин... сука получила по заслугам, — продолжал Гренальд, глухо, всё ещё упираясь в стену, — Моралин сговорилась с твоим дорогим, любимым братцем. Думала, всё выйдет, как ей хочется: я опозорюсь, наложу в штаны и начну вонять дерьмом, так, что никто к нам не подойдёт и руку помощи не протянет. А она выступит в роли благодетельницы и поиграет в благочестивую святошу, всю такую правильную и справедливую. По заслугам покарает меня и захапает резиденцию. Я действительно опорочил весь свой род, и открыл для сестрицы дорогу. Только вот Моралин ошиблась, потому что знаешь что? — Гренальд вновь повернулся к Камелии. Она выгнула левую бровь.
— Не знаешь. Куда тебе. Ведь тогда Освальд терял деньги. Стремительно. Считал себя самым умным, вшивый старик, а потом начал судорожно стирать рубашки по семь раз. А мои родители вкладывать умели удачно и вдумчиво, и наше состояние росло. Меня ждало блестящее будущее, Моралин — выгодный брак, которого, конечно, ей не было достаточно. И вот у твоего папаши созрел гениальный план — приданное Моралин... Не только поместья и резиденции, но и коллекция украшений, какое-то старьё, антиквариат... И права её наследника, если не станет меня. Как удобно и выгодно — меня даже убивать не надо было. Одна паршивая история, брак Моралин с де Катосом... Он ведь потешался над ней, ни во что не ставил, а она у него в ногах валялась. Только война неудачно началась, но Освальд всё равно получил то, что хотел. У него ведь связи оставались. А Джеральда в Анейроте всегда уважали.
Гренальд сначала захохотал, но тут же закашлялся.
— А, может, я и понимаю тебя. Жить в тени и с такой сволочью — вот что страшно. Отец всё отдал, что Освальд попросил, лишь бы поправить дела... лишь бы снова наладить положение в обществе. Думаешь, я скажу, что твой папаша шантажировал нас, продолжал пить кровь, как фойрровы вампиры? Обдирал до нитки? О нет! Этим занимался твой брат, и с большим удовольствием.
Факелы, казалось, заполыхали ярче, освещая каменный холл — миниатюрную, почти кукольную фигурку Камелии и скрюченное, изогнутое тело Гренальда.
— Зачем мне знать всё это?
У Камелии ни один мускул на лице не дрогнул за всё время рассказа. Гренальд передёрнул плечами.
— Жажда мести. Хочется увидеть, будешь ли ты продолжать смотреть на своего братца так, если узнаешь правду.
И тут он гаденько загоготал.
— Он же тебя пожирает глазами, как свиную ножку обгладывает. Может, в другом причина? Как я сразу-то не понял...
Камелия едва заметно кивнула.
— Спокойных снов, господин де Фламер.

— Я всё уладила.
Камелия задержалась — время отняла и неожиданная беседа с Гренальдом, и всплывшая потребность побыть в одиночестве. Она бездумно и бесцельно бродила по холлам, поправляя рамы картин, и големы неотрывно за нею следовали. Факелы и канделябры мелкими пятнышками плясали на платье и чуть округлом личике Камелии, а она лишь недовольно поджимала губы. К тому моменту, как она дошла к опочивальне Джеральда, прошло два часа. Камелия замёрзла ещё сильнее, но косы не стала расплетать — уселась в бордовое кресло, напротив брата. Големы за нею не пошли. Теперь, оставаясь наедине с Джеральдом, с самым близким человеком, повторно совравшим ей, прятавшим столько всего за спиною, ей оставалось предъявить обвинение, и всё-таки что-то сдерживало её. Она должна была спросить, почему он лгал ей и за что так оскорблял. Чем она заслужила такое неуважение.
Вместо этого Камелия выпалила совсем другое.
— Гренальд де Фламер обвинил нас в кровосмешении. Какая прелесть.

— Ты не можешь вызывать людей на дуэль просто потому, что тебе не понравилась грубость, ими брошенная, — в голосе Камелии слышался явный упрёк. — Мы уже взрослые, а не дети. Это навредит бизнесу.
Возможно, оставалось бы оправдание, брось Гренальд подобную фразу при посторонних личностях, в обществе, или начни он распускать слухи. Камелия не была уверена, нужно было смотреть по ситуации. Её не заботила репутация собственная, но отношение к семейному делу — более чем. Подорванное доверие, сплетни о неуравновешенности главы де Катосов — всё это смогут использовать конкуренты и недоброжелатели. Холодный, прагматичный расчёт — вот что всегда отличало Джеральда, пускай ему не доставало рациональности и скептицизма. Для последних штрихов у него была сестра — он как-то сказал, что она заглушает в нём совесть, и Камелия не согласилась. Она лишь её подчеркивала, но напоминала о действительно важных вещах — о том, что было выше гордыни. Джеральд напротив был другим.
Более эмоциональным. Более безрассудным. Более злым. Более всем, что в её брате до войны было сглажено, отшлифовано и отточено, вылощено отцом. За это она брата уважала и любила, а человек напротив... человека напротив она не могла понять.
— Ты прав.
Камелия повернула голову в другую сторону, от Джеральда. Поджала губы, сцепила руки — невозмутимость давалась ей не то чтобы тяжело, но она чувствовала неприятный привкус во рту. Так почему же он ей не сказал? Ей не хотелось слышать правду?
— И мне не хочется это обсуждать.  Уже поздно.  Я собираюсь в постель.
В лабораторию, где сможет провесит всю ночь за полезным делом.

Отредактировано Камелия де Катос (13-01-2019 00:38:35)

— Джеральд, — Камелия отозвалась устало, — что за чушь ты несёшь.
Она приложила два пальца к переносице, между бровями, будто у неё болела голова — или будто собиралась разгладить морщины. Этим жестом она пыталась понять, выверить свои чувства, показать их и проявить — не столько брату, сколько и себе самой. Оставаясь внутренне спокойной, она и внешне не могла перебороть невозмутимость; понимала, как повела бы себя любящая сестра, но вела себя так, как обычно. Раньше Джеральд понимал её. Понимал лучше, чем Камелия сама себя осознавала — присаживался на корточки рядом, брал за руку и помогал разбираться.
— Ты самый близкий мне человек, и моя любовь к тебе неоспорима. Твоя забота позволяет мне не только жить действительно так, как мне бы хотелось — и чем был бы недоволен отец — но и оставаться независимой от династических соглашений. И, тем не менее, ты зря полагаешь, что я не способна видеть вещи таковыми, какими они и являются. Что некомпетентна в данном вопросе, — она покачала головой. Глупо было считать, что де Катос питала иллюзии на предмет порядочности и честности своей семьи. Освальд был подлецом и интриганом, в чём-то бессердечном. В Джеральде он видел не свою копию, но достойного продолжателя, Камелия больше выступала для него инструментом. Неудачным и не получившимся — унесла жизнь матери по рождению, страдала от мигреней и чахла в непригодных условиях. Слабая здоровьем, слабая, в его понимании, духом, ещё и избравшая путь артефактолога. Просчёт. Ошибка. Самое провальное вложение всей жизни Освальда.
В какой-то мере, его непередаваемо раздражало и выбивало из колеи то, что для Камелии отцовское недовольство быстро перестало играть роль. Ей хватало поддержки и любви брата, а в остальном автономность Камелии и её независимость пресекали огромные возможности для Освальда манипулировать дочерними чувствами.
Джеральд, впрочем, чистотой помыслов также не отличался. Он готов был обмануть, предать и сломать жизни, ради своей семьи и ради самого себя. Планку он держал с Камелией, наивно полагая, что она не понимает.
Им всем бы хотелось, чтобы Камелия не понимала.
— Я оставалась на твоей стороне, на ней же и останусь. Клевете и глупым слухам я не доверяю, но есть факты, и факты выстраивают историю, которая подкрепляется рассказами очевидцев.
Гренальд де Фламер мог приукрасить историю, мог недоговорить, а мог и повысить градус драмы. Но Камелия вспоминала — и отсутствие телохранителей Джеральда в тот момент, то есть отсутствие свидетелей; и поведение Моралин, редкие брошенные ею фразы, и неожиданно пропавшие счета, заменившиеся векселями, по которым состояние их приумножалось. Иными словами, всё сходилось. Камелия спокойно приняла новость о том, как именно разгромила де Фламеров её семья; не могла принять ложь.
— Я знаю, что и ты, и отец на многое были готовы ради нашего благополучия. Я прекрасно видела, на что вы шли и какие решения готовы были принять. Ты зря полагаешь, что я поворачиваюсь к тебе спиной, — ведь это он стремительно начал отдаляться после возвращения с войны, изменился и чурался её общества. Она не стала надоедать.
— Но, утаивая от меня те части своей биографии, что считаешь постыдными или запятнанными грязью, ты оскорбляешь меня и причиняешь боль. С этой болью я не справляюсь.
Так просто и так понятно Камелия призналась ему, но понимала, сколько деревянно и картонно звучат слова. Она поднялась, и юбка зашуршала — Камелия остановилась чуть позади брата, положила ладонь на предплечье, повыше локтя, стиснула ткань камзола.
— Я могу не плакать, Джеральд, и не заявляться к тебе с требованиями, но мне больно знать, что ты утаиваешь от меня такие крупные эпизоды собственной жизни. Корсет начинает слишком сильно давить, — что было ей делать? Она не любила объятия. Не любила, когда касались её рук или щёк — Джеральду было можно, с ним было спокойнее, но тактильные контакты приравнивались к появлению заботы. Она заботилась о нём. Как показать?
Камелия прислонилась лбом туда, где лежала ладонь. Трещал камин, вились зигзагами столбы пыли. Джеральд дышал размеренно, но напряжённо, а голос у Камелии стал каким-то сдавленным.
— Пообещай Гренальду де Фламеру поддержку и помощь — вот мой совет. Он её примет, пускай и сделает вид, что гордо готов отклонить. Решение за тобой. Я просто не могу понять, почему ты не сказал мне. Нет такой правды, что заставит меня от тебя отвернуться. Ты даже показать мне своё лицо без иллюзий не можешь, хотя я тысячи раз повторяла, что оно не отталкивает меня и ничего не меняет — но от меня ждёшь полного доверия. Где же тут равноценность, Джеральд?