В следующий раз после усмирения драконицы и заражённого оборотничеством некроманта, решивших прояснить магистру Беннатору, как же он не прав и нарвавшихся на психа с косой, отвлечённый от своих дел Гроссмейстер возник в доме своих де юре заложников уже после полуночи. Резкий в своих размашистых и неточных движениях, он поприветствовал хозяина дома лишь коротким кивком, проходя мимо к выделенным ему невиданно большим и приличным, несмотря на общее плачевное состояние дома и города, покоям, и заперся за двустворчатыми дверьми на ключ и на засов, чтобы…
А Фойрр знает, чтобы что. Шёл уже второй час его "отдыха", холодный ужин с доставкой прямо к нему успел остыть повторно, а ему даже кусок в горло не пролез, и сна не было ни в одном глазу, хотя они слезились и опухали от одной попытки сфокусироваться на очередном письме в мягком уютном свете хороших не чадящих свечей на столе, помимо которых всё пространство сожрала тьма и ночь снаружи, в которую в мареве облаков тонула луна.
Кайлеб мерил шагами комнату как запертое в клетке дикое животное, иногда присаживаясь, делая несколько записей на том или ином листе, и снова взлетая с места. Он не имел приличного сна больше четырёх-пяти тревожных и зыбких часов в сутки уже почти неделю, в прошедший же день, из-за распределения бойцов по лагерям и раздачи витиеватой сети взаимосвязанных точных инструкций с надёжной защитой от дурака ближайшим к Атропосу, подтвердившим успешную атаку и первые признаки заражения, умудрился перехватить лишь пару в ворохе одеял в повозке припасов, из которой ближе к закату, осоловелый и дикий как сыч, вывалился, пока никто не заметил. В остальное время он писал письма, считал головы живых и мёртвых, принимал весточки, и читал, и снова писал планы и указания, зависая над картой, и просто пялился в пустоту, не в силах сомкнуть глаз.
Это уже доходило до контрпродуктивного абсурда, а ведь в его голове не было больше никаких перебивающих друг друга голосов, кроме одного постоянно вихляющего, как лесная речка меж камней и корней, потока осознанных собственных мыслей. Теперь и его магический резерв перестал регенерировать и, протестуя против такого негуманного отношения к организму, теперь, на какую-то треть полный, ощущался так, будто из тела искусный пыточных дел мастер выцепил и вытянул, не разрывая пока, жилы, причиняя боль при каждой попытке ману просто скопить в пальцах. Нужно было поспать. Но лучшим, что мог придумать Кайлеб из того, что наводило его на мысли о сне, была попытка сбежать последним до надрыва телепортом в покои Глациалис и, даже если она, как полагается вампиру ночью, бодрствовала бы и занималась своими делами (которых, давайте начистоту, у матриарха даже наименьшего из кланов всегда полно), просто поспать в той кровати, которая не заставляла его подсознание вопить чужестью, опасностью, пахла его собственным и уже привычным и приятным телом хозяйки.
А ведь всего полгода назад Кайлеб Ворлак запросто спал в кроватях убитых им врагов, падал замертво, как только устранял тела, скармливая соки косе и сухой прах – собственному вечно неполному резерву. Теперь же изнежился и не мог прилечь даже в специально подготовленной для него комнате, среди людей, которые, если и хотели его прикончить, имели для того уже множество поводов и удобных моментов.
“Ты уйдёшь отсюда или нет?!” – хотел рыкнуть на сидящуюю на краю круга трепещущего и то и дело перебивающегося движениями его фигуры девицу. Эйр. Она пришла снова, но не смела говорить. Конечно, потому что если бы она говорила, он бы реагировал на неё сильнее, нет, он реагировал бы на свою галлюцинацию в виде Эйр сильнее. Это была его вина, облечённая нестабильным впечатлительным сознанием в знакомые контуры. Не Айрин, которой след простыл, не Эйр, которой уже многие годы даже тень поглощена, и угадайте какой тварью, но просто его вина. И Акропоса, потому что именно здесь, после неприятного ужина у Беннаторов и нескольких выступлений получше, они поссорились, помирились, и он предложил ей выйти за него замуж когда-нибудь (но не прямо скоро) и жить как нормальные люди. Не предложи он, не верь в него девушка так сильно, она бы, может, не ждала его много лет, пока, наконец, безумие не перевесило и он её не убил.
Нет, он не должен поддаваться иллюзии. Его иллюзии имеют свойство воплощаться в страшные формы реальности, над которыми не властен даже он сам.
И снова этот лист. Сложное пространственное заклинание, формулу которому надо написать настолько подробно и тщательно, чтобы создать устойчивое карманное измерение, где будет возможно поддерживать жизнь человеческого существа, хотя бы за счёт его собственных магических ресурсов. Или замедление времени внутри? Сложно, ведь можно и просрочить со сроками. И в голову ничего не идёт, хотя Мамочка сказала, что готова зачаровать на днях и уже взяла на выбор три предмета.
Кайлеб потёр зудящие глаза с налитыми кровью веками и сосудами, потом виски. Сложно. Он забыл, как это делается, если когда-либо вообще помнил – он, а не одна из искажённых картинок его, которой ему не хватало, пожалуй, лишь чуть меньше, чем способного без такого стресса сносить весь этот серпентарий Пятого. Голоса в голове не давали ему спать, но давали ему быстрые решения и снимали ответственность, а теперь и всё бремя мировых по масштабам планов, и собственная беспокойная бессонница ложились грузом на его одного. По сравнению со своим главным врагом – собой – Кайлеб мог запросто перестать считать ненасытную тварь по левую руку в своём командовании таким уж чудовищем. Мамочка и вовсе его давно не беспокоила своей педантичностью, въедливостью, непринятием протестов и прочим – её рядом просто не было даже, чтобы спорить.
Кайлеб снова вскочил, на этот раз не только расстёгивая воротник, но и проходя едва двигающимися пальцами по всей длине, по всем десяткам мелких крючков под ремнями и нагрудником на стегаче, чуть не вырывая завязки рубашки. Можно хотя бы попробовать раздеться, чтобы утром не пахнуть немытым, неотдыхавшим телом и просто полежать с закрытыми глазами. Эйр всё ещё наблюдала за ним – он посмотрел на неё и её глаза, немного лукаво скошенные к нему и блестящие живым блеском в ответ. Галлюцинации должны выглядеть так плотно и живо, откликаясь на реальный свет?
Или ему просто уже стало скучно без женщины.
Ко мне в постель ты тоже не стремился, – прошелестел знакомый, насмешливый голос и Кайлеб, не в силах понять, слышал он это реально, волнами звука по коже, или всё в голове, зарылся руками снова в растрёпанный ворох волос, царапая сухой скальп ногтями. Это невозможно. Как ему контролировать своё безумие, когда оно и не думает униматься, а ему нужно спать?!
“Кто-то за дверью, кто-то не спит”, – отвлечённо подумал некромант и внезапно уцепился за эту идею, это случайное предчувствие, которое резко освободило от судороги в жилах и венах ману и дало ей с теплом от адреналина натечь в ледяные пальцы, пусть даже он по привычке взялся за косу. Это могло быть просто ещё одним из ликов паранойи, но, когда он фокусировался на чём-то из внешнего мира, она исчезала. И Ворлаг держался за мысль, как за выводящую из лабиринта мысль. Сейчас он проверит коридор, убедится, что там темно и пусто, что химеры на местах, и просто ляжет спать. Без ловушек на двери.
Он шумно поднял засов одной рукой, а потом резко повернул ключ, чуть не выдирая с ним замок, когда распахнул дверь, как был полуодет и всё равно не готов ко сну: всё ещё в накидке и стёганой куртке, но нараспашку по пояс, и драное горло, и часть розового ожога – всё наружу, как у распоротой по шву, а прежде очень гладко и невидимо сшитой куклы, и крючки и ремешки все торчат, и неровная редкая щетина блестит на щеке прозрачно, уже неделю как не тронута бритвой от нехватки времени, а ещё даже ни во что не перешла.
Чего точно Кайлеб не ожидал, не используя заклинаний обнаружения, так что его чутьё оказалось верно.
– Что? – неожиданно зло и резко спросил мужчина, глядя сверху вниз на ещё даже не успевшего сделать известным своё присутствие на его – да нет, на собственном, вообще-то – пороге наследника. И, дёрнув острым кадыком, прогоняя густую, горькую от голода слюну изо рта по горлу, смягчился лицом и отступил из дверного проёма, убрал косу за вторую створку, качнул головой в сторону слегка освещённой комнаты, слишком большой для связки свечей и полной густых теней в каждом углу, от каждого предмета обихода, самой яркой и зловещей из которых давал облик он сам.

Ответ был достоен вопроса: короткий, как приказ собаке, и при этом абсолютно и без изысков самодостаточный. Разговор так разговор. Кайлеб прихватил пальцами завязки, затягивая их снова. Любая рубашка, которая не висела на нём мешком в талии, мешала двигать плечами, а та, что не мешала, была воротом и завязками нацелена на такую бычью шею, которая и в юности, когда его кормили женщины и здоровье в целом больше располагало к драке без попытки выжечь противнику лицо в первые мгновения, похожему на грифа с остро торчащим кадыком на длинной шее Ворлаку не снилась. Застёгивать на ремни и крючки стегач он не стал.
Кайлеб Ворлак был человеком действия и адреналиновым наркоманом, долгие размышления (не голоса в его голове, из последних, а он сам) и какую-то тянущуюся неопределённость ненавидел всей душой. Для него сотворение магии или даже плана было неразрывным процессом перебора идей и линий, а не написанием продуманного заранее в голове красивого рисунка. Записи по итогу оказывались похожи на поле битвы, где только вознесённая островерхим убористым, но летящим почерком руки старшая мысль была растерзана росчерком или более жирными рядами дополнений и возражений младшей сестры, которая ветвилась ещё на целый полк змеёнышей, бежавших вокруг изначальных строк и перекраивавших их смысл. Полностью разобрать свои черновики, если и озаботился бы этим когда, а не писал ещё одно решение, изрядно повозившись, на другом листе вместо чистовика прежнего, мог бы только Кай. Или другой такой же увлечённый шизофреник.
– Вы же псионик, да? – ответил после долгой наполненной паузы Кайлеб, только теперь вспоминая, что у него были вино, еда, и голод. То, впрочем, как он произнёс вопрос, и то, какой личностью Ворлак представлялся – склонной уходить на ты, только если не предпочитал держать расстояние сам – выдавало слабый интерес к откровениям. Только фактам. – Это гораздо сложнее. Вкладная формула из нескольких заклинаний мистицизма для создания зачарования пространственно-временной компрессии. Карманное измерение, замыкающееся само на себя при использовании, а в нашем мире не больше броши или вышивки на шарфе. Вещь трудоёмкая и недешёвая, – его голос выдал, что он точно жалел свои силы на это, несмотря на все положительные моменты и тщеславие. Себя Кай ценил не творцом, а актором.
Мужчина дошёл до прикровантой тумбы и, оставив на краю кровати косу, разлил из кувшина изрядно надышавшееся и теперь смешивавшееся с каким-то особым запахом местной пыли, впитавшейся в стены, вино. Вино было не виноградное, а из черноплодной рябины, одно из редких в Пантендоре, но любимых его матерью. Назревал вопрос, кто и зачем постарался, если не демоница, ведь Кай и так нюхал воздух в комнате и думал о лилиях и вспоминал бесчисленное количество раз, когда приходил в отчий дом, а там мать носила в руках и нюхала белые и жёлтые лилии. Как и лилии, с которыми, не проветрив, было страшно спать как на маковом поле, ягодное вино было приторно сладкое, до невозможности неразбавленным пить. Только планировавший сделать миротворческий жест некромант сразу бахнул две трети воды поверх густой жидкости себе и дёрнул бровями, привлекая внимание наследника.
– Я помню слова о пророчестве, но не помню его самого. Возможно, время просто испортило мою способность держать в голове столько мелочей, – тактично начал, как в каком-то смысле принимающая сторона, Ворлак, с разлитым слегка градусным компотом огибая господскую кровать, на коию ещё даже не успел покуситься, и присаживаясь, пользуясь ростом, задницей на край стола.
"А, возможно, это был и вовсе не я, что был в тот день в вашем доме", – услужливо добавил он в мыслях, тут же пресекая этот бунт на случай телепатического подслушивания.
– Помимо неизбежных в нашем случае беспорядков, напряжение для которых сохранится даже если я лично сам казню каждого с обеих сторон… Не это ли то, о чём вы хотели поговорить, Гипнос?
Он отпил первым. Разведённое вино – практически вода, лишь чуть непрозрачная и с привкусом браги. Конечно, полноценная настойка черноплодки вырубила бы Кая до рассвета, но он пренебрегал помощью зелий и любых вызывающих зависимость средств не только из упрямства, но и по очень скверному опыту.
– Признаться честно, я не верю в судьбу, и себе подчас тоже не верю.

– А что, в Акропосе ещё осталась знать, помимо вашей семьи? Советник Нейлл? – он уже подумывал скормить этого Вермине как только возникнут подозрения.
Шутка. Конечно же шутка. Может быть. Скорее всего. Но всё не точно.
Ухмылку, с которой нырнул в вино Кайлеб, можно было бы охарактеризовать как плотоядную, с уже знакомыми острыми клычками, не будь выше кончика носа у некроманта немного отёчное, с влажными тёмно-розовыми мешками под глазами, несвежее и откровенно замучённое лицо, которое улыбку эту разводило, как вода вино, до блёклого подобия. К тому же, чтобы понимать причины веселья Гроссмейстера всегда нужно было знать контекст. Контекст лютой ненависти Кайлеба к знати из тёмных городов, на которую он травил своих первых рейдеров, контекст его чужести и лишённости корней, которые бы удержали его в ленности или страхе потерять. Нет, Кай был одинокий мужчина без семьи и детей. Кому ещё срываться и нестись по миру подобно пожару вершить великие дела и рушить чужие покой и семьи? То-то же.
А ещё Кайлеб чувствовал почти нулевую неврозность от разговора с Беннатором-младшим. Он был выше, старше, физически сильнее и магически опытнее, и на свои тайны мог стребовать любопытные мелочи вроде судьбы бесячего близнеца, который оказался целым куском, разящим каким-то сложным некромантическим фоном даже из-под плаща, маскирующего очертания этого горба обычно.
Он глянул мельком в угол у изголовья кровати, где сидела Эйр и лежала коса. Исчезла. Девушка, не коса, конечно. От этого стало легче.
– Драконицу я бы охотно рекрутировал, не будь она такая твердолобая и принципиальная. Целительница, вся семья аптекари, источник ценных знаний и ингредиентов прямо под боком, когда среди некромантов нам как раз не хватает таких снабженцев, м-м-м…
Кайлеб сам только недавно начал наблюдать за собой это, только когда проснулся от своего затяжного безумия и ощутил контроль над своей жизнью и начал осознавать всё, что думал и делал: у почти каждой его фразы, вольно или невольно, было какое-то второе дно. Иногда совсем незначительное, иногда – переворачивающее всё её значение раз, дважды, трижды. Например, он бы не отказался не только от большего числа драконов-союзников, но и от зелий на их крови. Однажды попробовав восстанавливать магические силы через сырую, пусть и взятую от человеческого облика, драконью кровь, он обнаружил в себе способность сотворять нечто невероятное, и хотя его потом полоскало ещё четверть ночи от крови Глациалис и лечебных зелий, поглощённых в беспорядке, чтобы прекратить кровотечение и не дать сердцу, потерявшему ритм, просто перестать биться… Оно того стоило. Стоило же? Получить короткий взгляд в чужую жизнь, воспользоваться чужой силой и силой носителей изначального огня…
Он тогда себя до безумия этим и довёл. И у него было ощущение, что если он продолжит соблазняться на слишком сильные зелья и другие замены здоровому отдыху и пище, ещё не раз сведёт.
Но что, если он попробует сломать этот порочный круг сейчас, пока ещё не слишком поздно? Не важно, сможет ли в итоге. Предрешённость Кайлеба, как способного представить множественные исходы событий, каждого события, опять ломая мозг, раздражала. Он терпеливо выслушал слова одного из двух уродливых мальчишек из присыпанных пылью времени и переживаний куда более тяжёлых и важных, глядя в питьё, а потом ответил:
– Я много думал об этом. Скажем так: сложились обстоятельства. Культу не хватало человека и умеющего умно использовать живое мясо, и готового влезть по колено в трупы и по локоть в кровавую жижу, а я не имел возможности брезговать, – много ли альтернатив у не контролирующего свои приступы насилия убийцы? Каторга или отряд преступников, заброшенный в самую глубину задницы. Много ли альтернатив у младшего офицера, убившего своего бездарного начальника и находящегося под угрозой трибунала?
Он улыбнулся ещё шире. Кайлеб вообще был человек улыбчивый и жизнерадостный, когда-то в шестнадцать лет, когда на его жаждущем великих дел и светлого будущего сердце ещё не было всей этой мажущей чёрной грязи. Но сейчас он улыбался головам и трупам, по которым он на эту гору влез, становясь её хозяином, и горькой иронии. Судьба. Его вот преследовало осознание, сколько раз он оступался и мог сорваться вниз.
Интересно, а то, что видел Гипнос Беннатор про его труппу, он тоже подразумевал? Или иносказательно? Если бы Кайлеб был этим юношей, он бы не хотел знать точно, как, где и когда умер каждый из них.
– В таком случае то, что вы зовёте судьбой, я называю удачей, и неведение её планов и прихотей сыграло мне на руку не один десяток раз, – сказал Ворлак, после долгого взгляда на признавшегося, что всё в какой-то мере знал, уродца, и повернулся к столу, разрывая меж бумаг потрёпанную, но дивно красивую колоду карт. Как он не догадался раскинуть пару пасьянсов на сон, если такие упражнения неплохо отвлекали его внимание от галлюцинаций и одновременно разгружали опухший от мыслей разум? Вероятно, отчасти похожий на большую гардеробную моль провидец был прав. Или ему очень повезло.
– Как бы вам объяснить, что именно случилось и почему я здесь, не рассыпаясь слишком сложными терминами на ночь? – он сгрёб деревянный футляр с колодой в руки и открыл его, вертя стопку плотной бумаги перед глазами, а потом глянул на косу, ничего не говоря и не переставая улыбаться, но как-то кислея. Он знал и не знал, это интуитивное чувство, одновременно смутное и предельно ясное, было сложно описать. Как он налетел на Гипноса за его дверью до стука в неё?
– Вы любите игры? Я вот очень их люблю, чуть ли не больше музыки.
А ещё один из самых настоящих Кайлебов Ворлаков, знакомый этому изувеченному мальчику, тот, который рыжим и дерзящим выступал в этом городе девять лет назад, обожал сложные аналогии, игру образов и смыслов. Он был поэт, рассказчик, всё-таки. Где же нынче этот славный парень, в какую бледную гардеробную моль, так похожую на остальных некромантов, несмотря на всё ещё эксцентричное поведение чужака с его постаревшим лицом и вылинявшей шевелюрой превратилась его оболочка?
Но под этой золой ещё были угли.
– Представьте, что провидцы и фаталисты – это игроки в шахматы, а дети удачи – картёжники. В шахматы почётно играть при дворах и в богатых домах, карты – забава, пришедшая из суеверных низов, хотя в Остебене графья часто устраивают турниры и на один из них я почти прошёл разок.
Кайлеб гыгыкнул чему-то своему, безнадёжно проигрывая пари говорить прямо и не темнить. Пожар в Вильсбурге, который на новый год устроила пьяная толпа маргиналов, гигантский чёрный дракон и неизвестный пиромаг в маске, в котором подозревали одного из своих паршивейших виконтов, был его спонтанными гастролями, по аналогии с Мирданом, которые даже он сам не планировал, просто подыгрывал обстоятельствам на волне безумия, как всегда.
– В шахматах, кроме игры вслепую, изначально видно всё поле, все фигуры, и в исходных позициях и свойствах находясь на равных, игроки просто ждут от оппонента невнимательной ошибки. После пары ошибок игрок, у которого положение вышло бедственнее, как правило, сдаётся, перестаёт надеяться на выигрыш, стараться думать, да и мало у него шансов исправить всё – поле-то редеет, на него ничего нового не выходит. Шахматы я уважаю, но не люблю: они хорошо учат видеть всё поле и планировать ходы, но им присуща стерильность манёвра и отсутствие многих переменных, которые ломают планы в реальности, – то самое, за что он осадил слишком разошедшуюся с планами Вермину за столом накануне. Точнее, уже позавчера.
Руки у Ворлака были с не очень большими, узкими и вытянутыми ладонями, но во времена музицирования эту нехватку хватки лихо компенсировали такие же вытянутые, ловкие и узловатые пальцы. Его руки теперь по пятому кругу бездумно тасовали колоду с сигилом берсельской гильдии живописцев и красильщиков. Несмотря на возраст, который мог исчисляться десятками лет, судя по паутине трещин на блестящем покрытии рубашки, колода была в относительно хорошем состоянии и сохранила цвет на лицевых сторонах карт, мелькая как калейдоскоп в хрустко и аккуратно тасуемых на весу частях.
– В карточных же играх, азартных и нет, одиночных и нет, не важно, они все пошли с гаданий – почти всегда есть как минимум половина сокрытых элементов изначально. Случайность и недоступность знаний для игрока вводит в ряд важных параметров играющих, таких как внимательность и способность просчитывать ходы наперёд, ещё и отношение к риску и возможность балансировать свои знания, предположения и располагаемые ресурсы. И удачу. Конечно, удачу, потому что даже по уже вышедшей на поле карте до последнего расклада нельзя знать наверняка, что лежит рубашкой кверху или в руке оппонента, лишь предполагать, просчитав, чего там точно больше нет. И в картах риск подразумевает как наказание за проигрыш и неверный прогноз, так и вознаграждение за успешный исход или блеф. Именно это постоянное неведенье и поступление условий создаёт азарт по-настоящему, не банк на столе.
Внезапно Кай развёл руки широко и послал не очень упругую колоду по воздуху другую шелестящей струёй. Несколько карт вывалилось из потока, чуть более помятые и растрескавшиеся, более не гибкие, чем многие, и ему пришлось за ними нагнуться, перестав сидеть на столе прямо поверх бумаг, рядом с пустым кубком. И, как он быстро собрал карты назад в колоду, так же быстро и резко он выпрыгнул снова наверх, шлёпнул их в футляр, закрыл его со стуком, потом прошёл, забрал вино и воду с тумбы летящим шагом, снова вернулся, и сел на чужой стол полноценно, так, что даже его длинные ноги пятками больше не доставали до пола, задницей, которая была ранее днём на грязных камнях и телегах и едва отряхнута, прямо на свой черновик и карманным измерением. Эта нездоровая бодрость, это сто десятое второе дыхание за его очень долгое бодрствование, попахивало фальшью в лучшем случае и безумием на практике.
– Так вы хотите знать, что мной руководит, спрашивая у меня напрямую? – уточнил Кай, как будто проснувшись на смутные голоса и не помня, о чём говорили, пока он досыпал свою дрёму, цепляясь за тающие образы сна. Смотрел Ворлак глаза в глаза, и если обычно его стеклянный, задумчивый, отсутствующий взгляд куда-то в иные реальности мог просто пугать, то вот это блестящее в узких зрачках присутствие было просто опасно. Одно дело, когда зло спит или увлечённо ковыряет пальцем в носу. Другое, когда оно на тебя наконец-то обращает внимание, и не на мёртвого брата, не куда-то поверх макушки, размышляя о словах, а пробует, действительно ли тебе хочется говорить о том, о чём начал. – А я и не знаю.
Он же говорил, что не верит сам себе, да? Да ведь? Это было всего какие-то мгновения назад…
– Могу руку показать, то, что можно раскопать обо мне, если постараться, – снова растянулся в непропорционально широкой длине его лица и утопленной под верхней нижней челюстью улыбке некромант, снова кося, нет, показывая глазами на косу, и добавляя значительно тише, – хотя раньше я переживал и головы за это снимал, отчего у меня моя боевая подруга так растолстела в последнее время и ведёт себя как будто уже моя супруга.
Эта боевая подруга была здесь. Она могла слышать их разговор интонациями или даже в словах, но на то её носитель и не имел жизни и ушей, чтобы разбирать далеко не всё. Особенно на пониженных тонах. Но, если она слышала, могла съесть иронию и его пока умеренное неодобрение без хлеба и сала, потому что он мог легко выдать, что она такое и варианты, как можно уничтожить её.
– Назовём это откровение жестом доброй воли и доверия игрокам в одной команде, но я буду ожидать признаний в ответ, тем более что отца вашего – тво-е-го, если не возражаешь – разговаривать бесполезно, – и всё равно ему нечего терять, кроме своей жизни, на данный момент, Беннаторам ещё есть что, вот уж правда.
Кайлеб разлил вино и опять разбавил, хотя ему и размешанный алкоголь в очень усталое тело нагонял всего, чего бы он остерёгся в любое иное время.
– Я – Кайлеб Ворлак, родился почти тридцать два года назад в конце лета в Пантендоре, отца моего звали Аделард, хотя помнят лучше как генерала Ворлака или Генерала-с-Востока, мать Лилиан, они были не то чтобы родовитые, но очень приличные и уважаемые люди. Ещё у меня была сестра Алисия. Тоже очень приличная девушка. А со мной по части приличности как-то не задалось с самого начала, чьи-либо приказы я исполнять никогда не умел, предпочитал быть хозяином своей судьбы, даже если это значило, что я жил в гадюшнике, ну и ты помнишь, да, мою компанию? Это были ещё неплохие ребята. Ещё, оказавшись изгнанником из моего очень приличного дома и города в канаву, я очень быстро узнал, что шахматы – фигня, а вот карты мне нравятся и играть в них я умею и могу. Только садиться за стол играть с шулерами честно не стоит и иногда имеет смысл мошенничать самому или же переворачивать столы и устраивать погром первым. Когда, как оказалось, стараниями Культа Альянс сунулся в Лунные земли докапываться до тайн мёртвого города, мой отец и его таланты и люди – живые, честные, хорошие люди – были куплены Магистром Призыва Эарланом в качестве приданного для брака моей сестры с его сыном. По иронии, Культ меня набрал из недобитков отряда из негодяев и убийц, но примерно за те же таланты и доброе имя, слегко запачканное некромантией, в тот же год. Отец мой играл достойно, я – как в голову взбредёт, за что получил особого сорта славу.
Кайлеб знал, что Беннатор смотрел на его шрам, и подозревал что-то, чему не мог пока дать точную характеристику. В конце концов, шепотки в его голове глушились не просто так, а чтобы спасти крупицы здравомыслия от подобного волнам бездонного океана безумия. Но именно в этот момент он решил допить свой винный компот, задирая голову ровно так, чтобы одно из последствий его бесчинств было видно. Ожог, полученный при обрушении балки горящего с жителями целого села, женщинами и детьми, людьми и волками, почти не просвечивал сквозь рубашку, хотя он был не менее заслуженным и куда более чудовищным свидетельством того, что Ворлак был готов не только подставляться под чужую кару, волшебным образом выходя живым, но и сам не знал пощады ни для себя, ни для кого-либо ещё. Лишь прихоть убить и прихоть оставить. И он готов был заживо жечь и сам гореть в этом безумии.
А ещё, отставляя кубок, он снова посмотрел на косу. Слышит ли. Взбесится ли.
– Только вот по итогу из всей моей прекрасной семьи остался только я, изначально не предполагавший в своём будущем ничего, да мать, которая отреклась от меня и уехала заранее, а их просто убрали, когда в них пропала нужда. Я даже узнал, там тоже были руки Культа.
И если до того у него были идеалы, страна, которую нужно исправить, земля, которую надо исцелить, то теперь ещё было несколько трупов близких, и на его руках в том числе.
Кайлеб Ворлак умел грустить улыбаясь, спать с открытыми глазами, не сбавляя шаг, и говорить правду видящим его почти насквозь людям, прямо таки выворачивать сердце наизнанку, ещё больше замыливая обзор, а теперь ещё и перестал скрывать своё безумие, представляясь либо слишком честным, либо очень усталым и пьяным. Потому что никогда не знал сам, что сделает в следующий момент и выдавал своим вечно смущённым оппонентам-шахматистам не информацию, а иллюзию, возможности, которые они ели без вопросов.
– Делаю я это из мести, ради власти, просто потому, что вошёл во вкус, или по всем этим причинам сразу? Убитым в том году личем в ваших горах был предыдущий Гроссмейстер. Из классических некромантов, которые меня никогда не считали ни себе ровней, ни угрозой и у которых я выучил, что быть улыбчивым дурачком с востока выгодно, он был почти сносен. Дал мне немало ценных знаний, достаточно свободы, доверил поиск первых Ключей лично. Но я хорошо знал, что сижу с шулерами, и пошёл переворачивать столы первым. Что я делаю и почему? Сложно сказать. Что будет дальше? Понятия не имею, и я уже это говорил. Всё зависит от грядущих событий и нашей удачливости, – он снова посмотрел на косу, отвлекаясь от выгрызания в девчачьем лице Гипноса всех его эмоций и реакций, – планы строит она, и она в них не раз разочаруется.
Он подмигнул.
– Одно я могу сказать точно: не будьте шулерами, у меня на них очень хороший нюх и зуб, как на ночных гостей, и, когда я закончу грызть другие головы этой гидры, в Акропосе снова будут людные улицы, спокойная жизнь и Костяная кружка. Что же до везения… Через несколько дней я отправлюсь договариваться в Пантендор о перемирии. В крайнем случае Акропос придут усмирять честные люди, в лучшем – будут тихие тылы и можно будет завезти вино из винограда, а не это, – он потряс бутылку. Опять улыбаясь.

Нет, Кай своим безумием не хвастался. Он от него страдал больше всего окружающего его мира. Но с недавних пор он просто перестал бояться признавать и отрицать его. Безумие составляло большую его часть на этом этапе жизни, он был нужен со своим безумием Культу, его без его безумия никогда бы не приняла Ледяная, Вермина, другие… опасные женщины.
Зачем ему их столько, к слову, если его и так преследовала одна, единственная, которая никогда не желала ему зла, не пыталась покалечить или подчинить? Которую он убил сам?
— Играть? Прямо сейчас? — когда он устал как никто в этом несчастном городе и едва мог контролировать навязчивые тики на левой щеке в уголке губ и на нижнем веке, тоже слева. — Почему бы и нет… Только я не слишком привык к остебенской. Мне её логика меньше стихийной понятна. Хотя она и важна только для гаданий…
Его глаза иногда бегали, что было очень заметно, потому что обычно они приклеивались к колоде в руках или собеседнику, мигая очень, очень редко, несмотря на воспалённую усталую сухость.
Он и видел не так ясно, признаться, детсковатое лицо Беннатора, больше похожего на женщину, особенно в сравнении с отцом. Он вообще опять смотрел как бы на мир, но всё равно сквозь него.
— М-м-м, оправданная цель, — оценил признание юноши Ворлак, — благородная своим эгоизмом. Есть ли цели понятнее и лучше?
Не было ли за ней чего-то ещё? Что-то коварное, скрытое, жуткое? Тяжело отказаться от параноидальной мании усложнять и усматривать в темноте чёрных тварей, даже если их там нет.
— Я вас обоих помню. Вспомнил, смутно, будто это было в другой жизни. Но, кажется, будь этот, — взгляд на мёртвого близнеца. Боги, за что вы так с Беннаторами, именно такое сплетение тел Кайлебу разве что в бреду бы приснилось вместе с многорукими тварями и уродами. Только его твари всегда были сплетены с умом, чтобы двигаться удобно и летально. А Гипнос был именно что перекошенным и нелепым, — мальчик магом, я бы из вашего подвала не вышел. Или… туда не попадал.
Не сходящая никогда полностью с лица улыбка Ворлака стала немного мечтательной. Он был мистиком, и потому жил на пространстве возможностей. Сейчас он рассматривал свою руку. У него была пара младших карт для хорошего хода, а была и очень дешёвая и одиночная шваль. Он бросил на подлокотник её. Это была самая простая игра из возможных: не взятки, не пары, просто в отбой и на первую пустую руку. Без козырей.
— Даже если мы получим все ключи и проломим вечные льды Ущелья, я подозреваю, что Силентес содержит запредельно сложные заклинания, совершенно не похожие на проверенные формулы нашей тёмной магии или даже любой из высших, — он снова отвлёкся, в этот раз выпрямить отбойную кучу в ровную стопку, и покрутил в пальцах части своего веера, добрав пару карт из колоды. — А получение новых знаний может значить принесение жертв. Я вот хотел бы вернуть свою сестру — и уже пытался поднять мёртвую спустя несколько месяцев и, даже отыскав её тень в ином мире, я вернул её слишком… повреждённой. Даже с частично восстановленной памятью, из небытия цельными не возвращаются. Вернуть мёртвого человека, таким образом, можно будет только пронзив время и изменив события прошлого, особенно если смерть была несчастной случайностью, а не исходом долгой смертельной игры. Но ни у одного смертного мага нет энергии даже на прыжок больше, чем на минуты назад. И даже если положить на такое вмешательство много жизней… Как решить все парадоксы, которые возникнут в реальности в будущем? Вырвать назад в настоящее тут же, замаскировав пропажу мертвеца под смерть? А если влияние всё равно будет?.. — он забывался. Рука отложила карты и поднялась потереть красные глаза. Из-под них, из щелей между узловатыми пальцами с белыми чешуйками кожи там, где умазоленные подушечки перетекали в обветренные и покрытые цыпками тыльные стороны ладоней и пальцы с обломанными ногтями.
— В любом случае, — Кай бросил новую пару карт лишь только старая взятка пошла в бой, а не ему в руку, хотя он бился дорогими картами “двора”. — Каков ещё секрет? Я не могу гарантировать доверие в ответ на откровение, я слишком много раз замыливал людям зрение многими правдами сам. Но я не настроен портить отношения с союзниками просто из подозрений и вредности. Есть что-то, что мне стоит знать про Беннаторов из Атропоса, какова должна быть их судьба? Как я понял, ваш — твой — отец хочет их мёртвыми. А некоторые мои, — он глянул на косу, — соратники поддерживают менее радикальные методы истребления благородных родов, особенно магов и держателей Ключей.

Что-то в этом “мы-мы-мы” нервировало Ворлака. Неуловимо, несильно, но скребло по нервам.
— Возможности притягательны, но имеют скверную привычку иметь мало общего с реальностью, особенно в прошедшем времени, — отрезал Кайлеб, глядя на карты и в свои мысли тогда. Его не интересовал Вилран Беннатор. Если и осталось за десять лет от погибшего близнеца хоть что-то в тени, оно едва ли похоже на брата, которого знал сидящий с ним за картами Гипнос. От Гипноса осталось не так уж много мальчишки, который чуть слюну не пустил от видений тогда, пусть даже он считал себя всё ещё собой.
Каждый день, каждый человек и нелюдь встречает в зеркале свою копию. Такую же в целом, особенно если память и желания не подводили источник, но чем-то иную. Иной яд слов, иные переживания, новые горизонты и обстоятельства. Четырнадцать лет Кайлеб Ворлак был незнакомцем для себя и принимал это как должное, и только недавно проснулся для факта, что не знает, куда идёт и ради чего конкретно и его это стало волновать.
— И ты готов экспериментировать на себе?
Голос Ворлака сел и был тихим, кем-то мог бы быть охарактеризован как низко вибрирующий, мурлычущий, но что-то в домашних и интисных его интонациях было леденяще серьёзным по сравнению с громким и пронзительным выступлением на публику. Взгляды были такие же: прямые, короткие, влажные с в кои-то веки не похожими на булавочные головки незаинтересованного чужака, нормальными зрачками. Он вот был готов рисковать и поджигать себя. Всё, что он сказал до сих пор, так удобно опустив потерянную Айрин и оставленную с другой личиной на севере Глациалис, говорило именно о том. Ворлак спокойно допускал такой вариант событий даже с ними, удержанными в тени его картины реальности. Прошёл бы до конца или кинул в жертвенную жаровню для подстраховки вперёд парочку кого-нибудь — быть может даже этих женщин, он не мог ручаться за себя — другой вопрос. Ручаться за решения не мог, но за возможность — вполне.
А вот детали отношений “родственничков” Ворлаку даже по тонкой паутине связей, повисающей ровным узором между словами и невербальными подсказками в тоне, взгляде, движении, дающей представление о сущности счётов, удалось уловить легко. Он выслушал, оценил положение на игровом… подлокотнике, разглядывая хорошо собранную руку, считая карты у себя, в почти вышедшей колоде, в отбое и руке оппонента, посмотрел на лица ещё двух дам, на свои разрозненные старшие карты, и взял предложенную с улыбкой:
— Я склонен истреблять большую семейку только целиком, потому что родственники убитых имеют свойство лютеть и мстить, а это не всегда удобно можно подстроить под свои планы, особенно когда мстят не горячие головы, — все оттенки умиротворённой зловещести на месте на его лице. Даже он, горячая голова, опуская спонтанный визит к Алеку, окончившийся некрасивой и опасной поножовщиной, начинал по-настоящему раздавать долги именно сейчас, разваливая Альянс изнутри и его худшими средствами. — Буду не первым некромантом, чтобы сказать пословицу “кто был врагом нам вчера — завтра нам послужит”. Но у меня много прекрасных людей, как ещё живыми заложниками можно торговать.
В колоде не осталось карт, и, хоть в следующий ход он отбился и вернул себе ход, у него было больше карт. От них надо было избавляться. У Беннатора не должно быть больше пар высокого ранга, но ему нельзя давать походить той мастью, на которую Кайлебу нечем крыть. Он бросил дам. Если бы ему дали рисовать колоду по политическим фигурам Альянса, Кай пошёл бы по классической стихийной и эти три девицы обзавелись бы лицами наследниц Атропоса, Нертана и Севелена соответственно. Невесты. Носительницы крови весьма старых магических семей, их тайн, а иногда и Ключей.
“Бери”, — подумал Ворлак, хотя даже если бы Беннатор отбился, оставалось ещё две карты в его руке и почти гарантированно не парные. Но и у него тоже.
В конце концов они сбросили последний кон и Кайлеб снова глянул на косу, на отсутствующую — всё ещё, хороший знак, скорее всего, сегодня она больше к нему не вернётся — Эйр — и снова на Гипноса. И без того пониженный до вибрирующих нот голос после задумчивой паузы сказал:
— Что бы она ни предлагала, как бы ни выступала и чего бы ни обещала — держись от неё подальше. Это не угроза, а дельный дружеский совет. В крайнем случае — согласовывать через своего отца или меня или нашу зачаровательницу. Я выпустил это чудовище в мир, мы вместе достигаем поставленные цели, и мне с ним разбираться, а иначе хвост быстро начнёт вилять этой бешеной собакой, прежде, чем она погрызёт всех врагов.
Мужчина выдохнул, разогнулся из своей сгорбленной позиции на непредназначенном для сидения высоком даже для такой цапли, как он, насесте в виде стола, встал, проходясь по комнате.
— Чем пахнет? — как бы заполняя паузу для заговорщецких шепотков, которые не могла бы разобрать Мина, но могла услышать отсутствие громкого разговора, спросил Кайлеб. О, нет, он очень хорошо знал, чем пахнет. Этот запах ему был знаком с детства, он, по сути, жил в одном доме с удушливой лилией, и, вспоминая всё хорошее и не очень, от него его… подташнивало.
Рука дёргала по и так растрёпанному вороту, запахнутому наспех для гостя, поймавшего его врасплох. Здесь было душно, стоялый воздух, хоть и протёрли пыль, не выпускали из красивых высоких окон с видом на красивую предгорную панораму: и город, и сад, и галерея. А ещё пахло лилиями, но пока они не надышали от разговора влагой, запах лежал усохшим и тихим.
На высоте ночной ветер, даже лёгкий, милосерден не был, и даже чуть приоткрытое и подпёртое специальным костылём окно впустило воющее чудище, которое полетело срывать лёгкие верхние листы, включая едва придавленный коробом для карт черновик и эти самые карты.

— Ментальная помощь… — Кайлеб звучал так, как будто если бы он сейчас плюнул в чей-то кубок или пирог — он бы стал кошмарным летальным ядом.
— Хорошая партия, к слову. Считать карты накладнее, чем фигуры на доске, из-за скрытости части игры от игрока, но колода, опять таки, не меняется. Хотя, слышал, умельцы начинали вводить игры с уникальными колодами по общим правилам. Коллекционные. Очень странная вещь, но выглядит любопытно.
И, тут же:
— Что-то. Нечто, — жест ожидать рукой. У Ворлака было много мыслей, но они вели параллельный диалог как истинные параноики в присутствии кошки бывшей. И были правы, в этот раз, потому что ментальная помощь Вермины — это не просто телепатическая связь места хранения носителя-косы с нажранной живой массой. Это вторжение в живую душу согласившегося. Потому что Вермина сама…
— Забавно. В моей жизни были другие люди, а белые лилии для меня пахнут так же.
И дом совсем в другом месте, в совсем иных тонах, ими окрашивался таким же.
Ворлак не развил эту мысль. Как ещё предположительно живая, одна из многочисленных весомых и вовсе не в беде дам в его жизни, мать имела какой-то сакральный вес, который было не вложить в слова, и потому он о ней молчал. Хотя причина, почему он хотел захватить живых Беннаторов-близнецов, росла именно из мистики родственных уз. Почему его не выжигали целительные силы родственниц, но почему он не поднял Алисию целиком. Как были отличны Беннаторы? Насколько близко их узы были к узам крови вампиров, а насколько — к узам магии древних колдунов?
Когда Гипнос говорил про слуг, Кайлеб метнулся к нему как что-то передумавший после яростного расставания герой-любовник, и даже так же примерно приобнял голову, притягивая ухо, дальнее от полумёртвой части уродца, к своему рту, но шептал он вовсе не признания в любви:
— Слушай внимательно, делай вид, что не слышал, и у тебя будет шанс в любом раскладе, Гипнос Беннатор, — бывший менестрель, а беглая речь стала ещё быстрее при разборчивости слов и низкости голоса, которым он их тараторил, держа просто пальцами встрёпанную призрачно-кипенную шевелюру Полумёртвого скрытым под парой прядей ухом ко рту. — Не доверяй голосам в голове, никогда, потому что я считал их реальными, и лучшие — оказались фантазиями, а худшие — чудовищами, как это. Есть только один способ разделить настоящего призрака с миражом, и он — в помощи настоящего медиума, до тех пор — пренебрегай любым шёпотом, потому что шёпот опасен.
Это была очень опасная правда, потому что Кайлеб отрывал её не от провидения, а от себя самого, намекая, что он слышал голоса. Но это была разумная жертва. Чем меньше сведённых с ума миражами параноиков будет стоять с ножами за его спиной, тем выше вероятность, что он останется Гроссмейстером без почёсанных рёбер. Стрел в бою или летальных случайностей никто не отменял, конечно, но вопросы лояльности были критичны не только по части выживания.
— Вермина же… Иногда она ведёт себя как капризное дитя, иногда — как течная сука, иногда — как старица, познавшая века, и всё это искренняя правда, если хоть толика правды в ней есть. Она хочет всего, что есть в этом мире: славы, сил, еды, воды, мыслей — если ты слушаешь, что она говорит в момент вдохновения. При этом она не жива, не как демоны, рождённые в плоти и крови и помещающие свои души в живых тварей, потому как я могу носить её с собой телепортом как вещь и её не распознаёт магическое зрение как должно. Что бы ни случилось в древности там, где я её нашёл, на месте большого жертвоприношения, её нежизнь и заточение в косе, даже шепчущей любую зловещую волю и всепоглощающий голод до крови и знаний — лучшее, что случалось с миром при всей дерьмовости бытия. Я не знаю, что именно она, не уверен, что она осознаёт сама, что она такое тоже, и это хорошо, потому что мы можем добраться до Силентеса и понять прежде.
Это было предательство. Это было такое большое предательство, что Кайлеб пьянел от одного восторга от такой дерзости больше, чем от любого вина. Только вот отчего-то он был уверен, что пара-тройка сделок за его спиной высоко в рангах уже была заключена — почему наследничек спрашивал его о заклинании компрессии, а? — и паранойя диктовала ему подготовить удобные места для своих ножей в спину, пока не опоздал.
Он отнялся от Гипноса, будто ничего не произошло, подхватил немного бумаг с пола, кинул к держателям на стол, не заботясь, что, не прижатые, снова улетят, и пошёл дальше.
— Нет, не стоит! — усмехнулся Ворлак громко, садясь на край кровати, заставляя косу соскользнуть в его сторону на полпальца. — Я как раз хотел проветрить перед тем, как лягу спать. Сон — очень хрупкая вещь для меня, чем ещё его приманить, как не вином, разговором, и славной уборкой, чтобы добить усталое тело?
Рука легла на древко косы, монолитной, отлитой в лавовом всплеске, узорной и зловещей. Немного ещё растянись — и Ворлак бы лежал на кровати. А так он просто гладил тёмный металл как гладят по-хозяйски бедро продажной девки или ну очень близко знакомой закадычной подруги-кабатчицы, при этом едва ли имея на уме много лишних чувств помимо утилитарной похоти.
Их высокие отношения, конечно, были куда сложнее. Сложнее матери, Айрин, сложнее даже Глациалис, потому что с Глациалис всё сделалось кристалльно ясно, когда она проникла в его безумие, остановила его психоз, приняла как есть, и даже на цепь не посадила, не говоря уж об оставленной жизни даже ценой риска своей.
Вермина была полезная вещь. Вермина была страшная женщина. Она была в его голове дольше, чем он пребывал в себе сам, она была к его телу и его делам слишком близко, чтобы он в этом не усматривал угрозу. В конце концов, для чудовищного своими поступками, но очень земного, несмотря на уехавшую крышу, в своих базовых потребностях и мечтах, Вермина была для Кайлеба неведомым чудовищем, вызывающим подсознательный страх иного ранка чудовищностью.
Но они говорили тут не столько и не только о ней, сколько с Гипносом Беннатором об альянсах и планах — тех, которых они могли признаться. Ветер выл в комнате. Ему просто надо было убедиться, что за его спиной не будет сладкой парочки заговорщиков и Гипноса отвадит страх, как и его, от его лучшей агентуры на свете.
Потому что если она сожрёт их всех незаметно — будет очень обидно.